некоторое удовольствие, получая очередную порцию. Потом его понесло по сладким волнам сна, в которых мохнатые люди-звери охотились на опричников, как на диких животных.

Проснувшись, Колычев обнаружил себя во всё том же лесу. Но окружение изменилось: он находился в крайне необычном месте, усеянном обугленными людскими костями и золой. Несмотря на то, что очертания предметов расплывались или, наоборот, искривлялись причудливым образом, он смог увидеть, что находится на небольшой полянке, в центре круга, образуемого соснами. Ища взглядом солнце, Андрей обнаружил, что деревья приблизительно на высоте двух саженей украшены черепами, числом около дюжины. Некоторые из них были одеты в шлемы, уже почти совершенно проржавевшими: некоторые, явно варяжские, должно быть, пребывали здесь уже сотни лет. Был среди них и рогатый закрытый шлем, похожий на горшок; несмотря на ржавчину, покрывавшую его толстым слоем, отчётливо сохранившаяся позолоченная отделка, включавшая небольшие кресты, не оставляла сомнений – шлем этот некогда принадлежал рыцарю Тевтонского или Ливонского ордена. Застонав, Андрей повернулся, чтобы узреть последнюю часть чудовищного капища – и да, там действительно была голова опричника. Несмотря на то, что смерть и тлен уже исказили черты лица, на котором красовалась чёрная шапка на бобровом меху, Колычев сразу же узнал, кому она принадлежит. То была голова Панова.

Потрясённый, Андрей попытался встать; отчасти это удалось, видимо, отчаяние и гнев придавали ему сил, но всё-таки слабость была непреодолима. Он вновь потерял сознание.

Колычев помнил, что в него вновь вливали зелье, вызывающее видения – на сей раз он сам жадно прильнул к горлу, сделав несколько глотков, пока бурдюк не отняли. Он пришёл в себя на всё той же полянке – но на сей раз Колычев был там не один. Напротив него на четвереньках стояло ужасное на вид существо, более всего похожее на медведя – зарычав, оно вызвало у Андрея приступ паники. Он, будучи не в состоянии защищать себя, лежал неподвижно. Существо приблизилось и зарычало ещё громче, полоснув опричника своими длинными когтями по бедру. Тот всхлипнул – и понял, что если ничего не сделает для собственного спасения, то медведь попросту убьёт его. Он зарычал в ответ, подражая существу. То снова заревело и отвернулось. Андрей только теперь заметил, что рядом с ним лежит опричник, которого он знал, казалось, в далёкие, давно забытые времена. Несмотря на многочисленные царапины и синяки, в нём нетрудно было узнать Гришу Клешнина. Существо взмахнуло уродливой лапой, заканчивающейся острыми, как бритва, когтями, и разорвало Клешнину живот. Одурманенный, тот почти не ощутил боли, испустив лишь слабый стон. Медведь обернулся к Колычеву и яростно зарычал, тот, всхлипывая, вторил ему. Существо начало пожирать внутренности Клешнина; когда его морда покраснела от крови, оно, явно насытившись, подтолкнуло тело опричника, ещё живого, к Колычеву. Несмотря на то, что всё вокруг переливалось яркими цветами, то и дело меняя форму, Андрей вполне осознавал, на что идёт. Или он причастится, и отведает крови и плоти Клешнина, или медведь убьёт его. Рыдая, он впился зубами в горячую плоть товарища.

6

Две недели прошло с того дня, как отряд Панова самочинно углубился в тайгу, и из бескрайних лесов выбрался молодой парень в изодранной чёрной одежде, подобной той, что носили опричники. Оружия при нём не было, каких-либо грамот – тоже, а о себе он рассказывал неохотно, словно забыл, как его зовут, и откуда он родом. Наконец, он прибыл в опричную сотню, находившуюся при войске, которое действовало в Ливонии, и некоторые из старых приятелей узнали в нём Андрея Колычева. Колычев, в свою очередь, признал их – и рассказал, как Панов, опасаясь расправы, повёл их в Корелу, где они попали в засаду, устроенную лопью, многочисленным и диким племенем, заполнившим, казалось, весь лес. Бой длился до поздней ночи, и Андрею и ещё нескольким опричникам удалось счастливо прорубиться сквозь ряды лопарей. В ночной темноте они потеряли друг друга, и обратно он пробирался в одиночку. В пути пала лошадь, и Андрею пришлось её съесть. В конце концов, он смог выйти из тайги.

В тот вечер было выпито много вина; звучали здравицы в честь храброго молодца Колычева и всей опричной сотни. Только Андрей Колычев, ставший главным героем дня, от каждого выпитого кубка вёл себя всё чуднее, будто видел что-то, чего на самом деле нет и быть не может. Списав это на переутомление от пережитых невзгод и потрясений, его отвели в кровать.

Андрей притворился, что спит. Дождавшись, пока все затихнут, он взял булатный нож, принадлежавший некогда Хрипунову, и встал. Винные пары оживили видения, которые преследовали его в тайге – должно быть, зелье ещё не окончательно вышло из его тела, и под воздействием вина всё началось снова. Андрей не чувствовал ни страха, ни угрызений совести. Он знал, что пока всё вокруг покрыто чудесной радужной дымкой, Медведь находится рядом с ним и направляет его руку.

Покойника, опричного пономаря Мокеева, обнаружили лишь наутро. Его убили несколькими жестокими ударами ножа, едва не разрезав на куски. Всё, включая обильные следы крови на одежде, и нож, явно послуживший оружием убийства, указывало на мирно спящего Колычева, которого тут же схватили. Под пытками он вёл себя странно, даже безумно: то истерично смеялся, то вдруг рычал, как дикий зверь, обещая, что вот-вот явится Медведь, который пожрёт их всех. Месяц спустя его казнили. Он взошёл на эшафот медленно, словно ноги не слушались его. Бледный, как полотно, он шевелил губами, беззвучно шепча какие-то слова. У плахи, завидев топор, он вдруг рухнул на колени и начал скулить по-собачьи, обнимая палача за ноги. Тот, ухватившись за светлые кудри, нагнул опричника над простым чурбаком для колки дров, служившим плахой, и нанёс единственный удар, оборвавший молодую жизнь.

7

Царь Иван, официально именуемый Иоанном, а людом, за суровый нрав – Грозным, сидел на троне, слушая доклад Малюты Скуратова. Царю перевалило за сорок, он был высок, крепко сложен, и даже сейчас держал в руке посох с массивным набалдашником. Посохом этим он нередко пользовался как оружием, обрушивая его на рёбра, спины и головы тех, кто вызвал его гнев. Скуратов, которого он приблизил за приметную внешность – у того была огненно-рыжая, «бесовская» шевелюра и борода, – зная привычку царя собственноручно вершить суд, и сейчас внимательно следил за посохом. Когда царь терял терпение, он начинал им слегка поигрывать – верный признак того, что вскоре последует удар, который может оказаться смертельным. Размышляя о чём-то, царь обычно ковырял посохом пол – с