заниматься своим делом. Прошу вас оказать благосклонное внимание моему собрату по Парнасу».^[11]

В следующие годы круг литературных связей поэта значительно расширился. Приезжая в Москву и Петербург по делам своего отца, он присутствовал на литературных вечерах, на которых собирался цвет художественного мира.

Необходимо, однако, отметить, что Кольцов нередко болезненно ощущал покровительственное отношение к себе со стороны петербургских знакомых. И. И. Панаев рассказывает, что Кольцов передавал ему «впечатления, которые производили на него разные петербургские литературные знаменитости, и характеризовал каждого из них. Эти характеристики были исполнены ума, тонкости и наблюдательности; я был поражен, выслушивая их.

— Эти господа, — прибавил Кольцов в заключение с лукавой улыбкою, — несмотря на их внимательность ко мне и ласки, за которые я им очень благодарен, смотрят на меня как на совершенного невежду, ничего не смыслящего, и презабавно хвастают передо мной своими знаньями, хотят мне пускать пыль в глаза. Я слушаю их разиня рот, и они остаются мною очень довольны, а между тем я ведь их вижу насквозь-с». ^[12]

Петербургским литераторам Кольцов противопоставлял московский кружок Белинского и Станкевича, в котором он встречал подлинное понимание и сочувствие: «Московский кружок—то есть я разумею именно кружок Белинского, — говорил он Панаеву, — все-таки нельзя сравнить с здешними... Я. откровенно вам скажу, только и отдыхаю там от разных своих забот и неприятностей... К тому же у этих людей есть чему поучиться ».^[13] В стихотворении «Поминки», посвященном памяти Н. В. Станкевича, Кольцов говорит о «младых друзьях», в душе которых кипит «могучая сила».

Оказав в 1835 году энергичное содействие в издании первого сборника кольцовских стихов. Белинский постоянно помогал поэту в его творческом развитии. По советам критика Кольцов исправлял свои стихи, прежде чем давать их в журналы. В 1840 году у Белинского возникла мысль издать новый сборник стихов Кольцова. Однако этот проект он осуществил только после смерти Кольцова — в 1846 году.

Одна из замечательных особенностей нравственного облика Кольцова — это его неугасимое, страстное, настойчивое стремление к культуре, к знанию. Под влиянием Белинского Кольцов интенсивно занимался самообразованием. Он пользовался малейшей возможностью, чтобы восполнить пробелы в своем образовании, жадно знакомился с научной и художественной литературой. Он обращался к своим столичным друзьям с многочисленными просьбами помочь ему достать нужные книги. Характерно в этом смысле письмо к А. А. Краевскому от 13 марта 1837 года. В нем содержится список книг, которые Кольцову хотелось бы приобрести. Здесь и «Отелло» Шекспира и «Сказания русского народа о семейной жизни его предков» И. Сахарова, «Недоросль» Фонвизина и «Новый курс философии» Жеразе, «Руководство к истории литературы» Вахлера, «Двумужница» А. Шаховского и «Серапионовы братья» Гофмана.

Кольцов болезненно ощущал пробелы в своих знаниях. Переписка поэта показывает, как широк был круг его интересов и как жадно и упорно он стремился стать в науке «с веком наравне». Эта настойчивая работа над своим духовным развитием проявлялась у Кольцова до последних дней жизни. Незадолго до смерти Кольцов делился с Белинским своими заветными мечтами и планами. Он писал, что ему хотелось бы сначала «поучить хорошенько свою русскую историю, потом естественную, всемирную, потом выучиться по-немецки, читать Шекспира, Гете, Байрона, Гегеля, прочесть астрономию, географию, ботанику, физиологию, зоологию. ..» И Кольцов добавлял: «Вот мои желания, и, кроме их, у меня ничего нет».^[14]

Литературное положение Кольцрва постепенно укреплялось. Стихи его печатались в лучших журналах. Но вместе с тем в жизни его назревал драматический конфликт, нее резче выступали контрасты, о которых столь ярко говорил Белинский: «Прасол, верхом на лошади гоняющий скот с одного поля на другое, по колени в крови присутствующий при резании, или, лучше сказать, при бойне скота; приказчик, стоящий на базаре у возов с салом и мечтающий о любви, о дружбе, о внутренних поэтических движениях души, о природе, о судьбе человека, о тайнах жизни и смерти... в то же время... смышленый и бойкий русский торговец, который продает, покупает, бранится и дружится бог знает с кем, торгуется из копейки и пускает в ход все пружины мелкого торгашества, которых внутренно отвращается как мерзости: какая картина, какая судьба, какой человек!.(IX, 507).

В самом деле, с одной стороны — напряженные философские искания в кружке Станкевича, дружба с Белинским, задушевные разговоры с Пушкиным, широкий круг интеллектуальных интересов, а с другой — тусклый быт провинциального мещанства, преследования со стороны родных, зависть и мстительная вражда воронежских недругов. Судьба Кольцова была поистине трагической.

Жизнь в Воронеже становилась для него все более и более тягостной.

Кольцов имел полное основание говорить о злобе и зависти некоторых своих земляков; они, чем могли, отравляли существование поэта. Местные стихотворцы однажды пригласили Кольцова на свое собрание и там прочитали ему пасквиль — басню «Чиж-подражатель», написанную воронежским поэтом Волковым. Кольцов изображен в ней как жалкое и смешное существо, раболепно пресмыкающееся перед «барами»:

В рукописях Кольцова имеется копия этой басни, переписанная рукой поэта. Эти оскорбительные и жестокие выходки действовали на Алексея Васильевича угнетающе.

Стоит ли удивляться, что в письмах Кольцова последних лет нередко звучала смертельная тоска и отчаяние: «В Воронеже долго мне не сдобровать. Давно живу я в нем и гляжу вон, как зверь. Тесен мой круг, грязен мой мир; горько жить мне в нем».^[15] «Теперь во всем городе у меня не только нет милого человека, нет даже и такого, с кем можно убивать время и кто бы пришел ко мне и не был бы мне тяжел. Конечно, то не житье, а каторга, и я — что день — больше начинаю чувствовать это убийственное одиночество».^[16]

Последние годы жизни Кольцова в Воронеже были необыкновенно тяжелы. Родные бесконечно мучили его. Отец еще мог мириться с сыном, когда он видел, что поэтическая деятельность и связи Алексея Васильевича со знаменитыми литераторами помогают ему в торговых делах, но, коль скоро эти расчеты все меньше и меньше оправдывались, отношение к «беспутному» сыну становилось все более