узнать погоду на ближайшие десять дней. Зачем мне прогноз на тридцать три процента? Геометрические фигуры медленно плывут по экрану, отбиваясь от границ. Перед глазами мелькает релаксирующий видеоряд, чтобы подготовить оператора. Минутное ожидание.

…наш заколдованный город. Ручьи понесли снега, обрывки мусора – стало больше асфальта и надписей. Много цветов и людей. Я в центре парада. Сто лет без войны. В небо взлетают воздушные шары с корзинами – плачут, пускают дневные фейерверки. Уличное радио и сообщения метро. Дружно уходим на набережную.

Пока мы шли по талому серому снегу на одном экране, на другом я уже открывал настройки. Это всё ошибка! Этого не может быть, почему это вижу? Мгновенно открываю страницу с кодами, начинаю искать все причины. Компьютер тормозит, и открываю графики работоспособности. «Процент ошибки: ноль и три десятых процента».

Вторая попытка. Наш город. Ручьи понесли снега, ласточки свили гнездо на фронтоне – из веток и обрывков мусора. Узнаю здание мэрии. Много людей и плакатов. Я в центре зрительской трибуны, покрашенной в новые цвета. Пятнадцать лет без войны. Робот помощник тем временем зачитывает мягким женским голосом, что открыт альтернативный источник энергии – его хватит до конца существования нашей Вселенной.

Ничего не понимая, открываю свёрнутую панель программы. Галочка об операторе не снята. Тело затекло, но отключаться от трансляции уже не хотел: сейчас я увижу «себя», то есть проекцию себя в этой версии. Жаль, что не догадался проверить это в первый раз.

Камера быстро переводит меня в другую местность. За городом уже прибежали сумерки. Какая-то окраинная больница – ни разу такую не видел. Перекидываю ноги через окно и вижу в пустой палате только себя… Будто бы я, только постаревший на каких-то пятнадцать лет, ужасный, лежу на кровати – и поднятая рука дрожит над животом. Бинты немного кровят.

Робот помощник зачитывает мягким женским голосом, что у меня рак желудка. Прошла вторая операция, опять неудачно. И потом что-то ещё говорил, говорил…

Я встал, больно зацепив глаз. Проводной шлем не давал мне распрямиться в полный рост. Холодный пот пунктирной линией выступил на рубашке со стороны спины. Сейчас никак не могу забыться от фантомной боли, грубость швов, хоть рука и не может их отыскать: что-то загорелось внутри – от самовнушения начало резать и лопаться само в животе.

В федеральном стандарте инновационного прогнозирования закреплён принцип операторского гуманизма: автоматически устройство блокирует все модусы о любой ядерной катастрофе. Если подобная угроза всё же прогнозируется выше критической вероятности, программа рисует совершенно обратную картину мира – когда всё хорошо, всё удовлетворительно и, конечно, нечего бояться. И естественно, человек хитрее своей безопасности: так, наш преподаватель защитил докторскую, предугадав, правда, не масштабные военные действия, а аварию на атомной электростанции.

Показатель военных операций был также приближен к неокруглённому нулю, как в начале, но не это меня смущало: принцип операторского гуманизма раскрывался также как запрет на любой запрос о смерти и (или) тяжёлой болезни оператора за устройством, – но минуту назад я лежал с половиной желудка!

Я захотел проветрить. Лбом прижался к стеклу, разбирая спящих мух, попутно разглядывая уходящих незнакомых мне людей. Как, наверное, хорошо быть ими – просто быть, скрыться за углом и исчезнуть, пока снова не увидимся здесь… Приходится быть узником нерешённой проблемы, пока не приму достойное решение. Кажется, стал представлять собой ту шахматную фигуру, о которой противник с улыбкой говорит: «Заперта, ею нельзя ходить!».

Чего жду? Нужно собраться – и подумать. Я сел за первую парту, честно, уже побаиваясь подходить к устройству. Розыгрыш? Но таких умников, способных перезаписать программу, у нас в институте не было. Сбой? Вся система со всеми оговорками работает хорошо, ошибки не выданы. А если не розыгрыш и не ошибка, как поступить?

О моей смертельной болезни программа явно врёт – искажая реальность, так же, как и с угрозой исчезновения человечества. Но как эти две крайности могут транслироваться одновременно?

Снова за столом. Запускаю в третий раз.

…наш город. Ручьи понесли снега, ласточки свили гнездо. Дети лежат на асфальте и обводят друг друга мелком. Параллельно я пытаюсь открыть файл, с которого запустил программу. Общий доступ закрыт!

Кажется, весь город вышел на улицу. Скоро выясняется, что больше нет обязательной работы: каждому человеку и гражданину теперь выдаётся приличный базовый доход, а если вдруг оказывалось мало, можно взять кредит с минусовым процентом или накопить социокультурные баллы: за общение с друзьями, оставшимися коллегами, знакомство с девушкой, парнем, просто вежливое общение с людьми и животными – всем начислялись баллы, которые в любой момент можно конвертировать в валюту. Вместо работы все играют в игры, а кому не интересно, смотрят кино или сериалы, или ведут блоги. Дарили баллы за здоровый образ жизни: все, кого я только успел увидеть, ходили как-бы пританцовывая, поздравляли друг друга без разбора, пропевая гласные (видимо, пропаганда культурного волонтерства). На каждой крыше рядом с эко-теплицами играла своя музыкальная группа. На руках не гаснут счётчики.

Тем временем робот подробно зачитывал, как использование нашего устройства нашло новое применение: всякого рода беззаконие, если речь не шла о рецидивах по особо тяжким преступлениям, каралась не самим наказанием, а только внушением наказания. Зачем оставлять человека на десять лет в тюрьме, если тоже ощущение он получает за час? Многие специалисты говорят, что это экономнее и гуманнее…

И чем больше я находился в этом причудливом месте, тем страшнее было ожидание найти себя. Стрелка словно разбилась о вкладку. Камера перелетела, будто на другой край света, и снова увидел прежнюю больницу. Уже стемнело, но свет почему-то включить забыли. Я уже не был один: рядом сидели родители. Мы втроём. Мама гладит меня по руке – и молчит. И папа молчит. Наверное, мы уже всё друг другу рассказали, и просто проводим время вместе. Тут звонок на телефон отца. Он кивает и говорит маме собираться. В окне по остаткам снега прошла машина. Начинают быстро прощаться, говорят, чтобы я был сильным, чтобы скорее выздороветь. Я, что лежу на кровати, больной, соглашаюсь, а глаза у самого – красные. Неловко рука берёт маму за руку. Ударил ток. Держим друг друга недолго, секунд пять. Папа спрашивает, включить ли мне свет – говорю, что не надо. И вот остался один. Я, что на кровати, лежу напротив окна и никуда не смотрю. Как оператор, я вижу, как