ужасный вечер в начале июня, когда она без предупреждения заявилась в квартиру Питера, только чтобы обнаружить его с другой женщиной, переключил какой-то невидимый рычажок. С тех пор она ежечасно и ежедневно сражалась с прошлым и всеми его демонами.

— Не волнуйся. Я в полном порядке.

— Я не думаю, что ты в порядке.

Отец говорил совершенно спокойно, как будто не надвигалась буря. Но его глаза говорили об обратном. Он был высоко уважаемым бизнесменом, но пользовался славой человека, которому не стоит переходить дорогу. К сожалению, Натали часто чувствовала то же самое.

— Папа, я сказала, я в...

Он поднял руку.

— В одну минуту ты проводишь презентацию на заседании правления, а в следующую не можешь закончить предложение. Ты много работаешь, но, честно говоря, две последние презентации — не то, чего я ожидаю от тебя. И мы догадываемся, что ты слишком много времени проводишь одна в своей квартире. — Он замолчал, позволяя каждому словесному залпу достичь намеченной цели. — Это просто из-за разрыва с Питером или происходит что-то еще?

Натали не смогла набраться смелости рассказать родителям правду. Не смогла признать, что опять не сумела справиться с жизненными трудностями со стоицизмом, который выказывали они.

Папа выдохнул и отпил темную жидкость из хрустального стакана. Буря в его глазах утихла, но он все еще выглядел недовольным.

— Натали, ты можешь поговорить с нами. — Он выбрал тон добрее. — Мы только хотим помочь.

— Вы хотите помочь? — повторила Натали.

Умопомрачительная ирония. Она впилась ногтями в ладони и уставилась на оставшиеся отметины. Она вспомнила последний раз, когда родители пытались «помочь», и ее передернуло.

Что она может сказать сейчас?

Ставень громыхнул о стену дома, напугав ее. Начинался предсказанный прогнозом вечерний шторм.

— Ты не беременна?

— Билл! — Мамин ужас был почти смешным.

— Что, Джейн? Это логичный вопрос, разве нет?

Натали наблюдала, как они мечут друг в друга острые, быстрые и молчаливые стрелы.

Когда они оказались по разные стороны, стали враждующими командами?

— Нет, папа. Я не беременна.

Если она правильно помнит школьные уроки, чтобы это произошло, нужно заниматься сексом.

— Что ж, это облегчение. — На его щеки вернулся румянец. — Как бы то ни было, я считаю, что тебе нужно некоторое время, чтобы прийти в себя. Я хотел бы предложить тебе взять отпуск за свой счет.

— Что?

Натали уставилась на отца и попыталась мысленно вписаться в крутой поворот разговора. Он коварный. Гениальный, по правде говоря. Никогда не знаешь, где он попытается тебя подловить, пока не попадешься.

— Мы думаем, что тебе нужен отдых. Поэтому я хотел бы, чтобы ты съездила в Калифорнию.

Ему и правда пора прекратить метать в нее словесные ножи.

— В Калифорнию?

Возвращение ночных кошмаров и так уже снесло ее мир с орбиты, приковав к тележке американских горок, которую она не может остановить.

Нет. Поездка на запад не вариант.

В уголке отцовского рта затаилось раздражение.

— Ну так что?

— Я не могу уйти в отпуск сейчас. У меня важные встречи всю следующую неделю. Я... ты в самом деле серьезно?

Натали сбросила плед с плеч.

— Весьма. — Папа поставил стакан на стол. — У нас есть кому заменить тебя. Я хочу, чтобы ты поехала в Соному. Навестить деда.

— Дедушку Хэла?

Пытаясь отвлечься от многочисленных сценариев того, что может случиться на работе в ее отсутствие, Натали запустила пальцы в спутанные волосы и принялась рассматривать фотографии на книжном стеллаже позади отцовского стола.

В серебряных рамках заключались картины ее детства: школьные портреты, рождественские ужины, краткий период занятий конкуром, выпускное фото, — и среди важных моментов их жизней стояла маленькая черно-белая фотография Хэла Митчелла, державшего на коленях пухленькую двухлетнюю Натали.

Она не видела дедушку много лет.

Но вернуться в Соному... место, которое она так долго пыталась игнорировать... пока воспоминания не вломились обратно, отказываясь отступать. На самом деле образы той темной ночи никогда не уходили. Со смерти Николь прошло тринадцать лет, и тем не менее все как будто случилось вчера. Есть другие места, куда она могла бы поехать, если уж он так настаивает на отпуске.

Натали переплела пальцы, чтобы не дрожали руки.

— Не думаю, что смогу.

Мать еле заметно вздохнула и положила ладонь на руку Натали.

— Что ж, тогда, Билл...

— Джейн. Довольно. — Папа толкнул к ней фотоальбом в потертом кожаном переплете. — Я много лет не смотрел их. — Он откинулся назад и потер челюсть. — Я прекрасно понимаю, как это трудно, Натали, но я хотел бы, чтобы ты подумала.

— Ты всегда говорила, что поездки в Калифорнию твоя любимая часть лета. — Мама подалась вперед, чтобы взглянуть на фотографии.

— Да, ты почему-то любила «Майлиос». — Папа скривился, словно название дедушкиной винодельни горчило, как прокисший виноград.

— Я любила ее.

Может, это и неплохая идея. И уж точно поездка предоставит возможность пережить этот срыв в одиночестве, без их вмешательства.

— Такое странное название дли винодельни. — Мать вгляделась в потрепанную фотографию. — О, Нат. Ты была такой пухленькой, дорогуша.

Натали взяла альбом и уставилась на фото.

Воспоминание ожило. Ей было шесть или семь лет, она сидела на качелях из старой шины, а Николь, сестра, раскачивала ее.

«Пухленькая» это мягко сказано.

Натали вгляделась в другую фотографию. Две маленькие девочки с одинаковыми широкими улыбками смотрят на фотографа снизу вверх. У обеих кудрявые темные волосы, завязанные в хвостики красными лентами. У Николь на правой щеке ямочка. У Натали нет. Разнояйцевые близнецы. Чем старше они становились, тем легче было их различать. Николь обладала естественной красотой, искрой, которая, казалось, притягивала к ней людей. Натали просто находилась в тени сестры.

Она положила фотографию и взяла следующую. Сморщила нос и уставилась на похожее на замок здание.

«Майлиос» — место, которое она когда-то любила больше всего на свете.

Его магия дарила ей свободу. Свободу делать то, что хочешь, свободу быть собой. Свободу от властных родителей, которые часто уезжали, оставляя девочек на попечение дедушки и бабушки.

Натали больше всего любила такие времена.

А потом, в год, когда им исполнилось тринадцать, звездной августовской ночью, в один тошнотворный, наполненный скрежетом миг все изменилось.

Она снова откинулась на спинку и покачала головой:

— Почему мы это делаем?

Оставшийся без ответа вопрос присоединился к молчаливому хору тем, которые ее