кровью", — вспоминал дедушка хмуро.

Не понимали главного тогдашние хозяева жизни: беспощадный мститель вышел из униженного сироты.

Но чекистской карьеры он не сделал — якобы возражал против каких-то злоупотреблений: то его начальник хотел присвоить чьи-то вещественные доказательства, то еще что-то. Даша не слишком вникала — дела столетней давности.

Вначале Даша и ее родители жили у дедушки с бабушкой в маленьком южном городке. Домик из белого известняка, дворик, заросший виноградом.

Дедушка был очень молчаливый, не шибко грамотный. строгий. Пронзительный неподвижный взгляд блекло-голубых глаз на худом пергаментном лице. Некогда фанатик борьбы с буржуями. Потом притих, присмирел.

Бабушка, Нина Александровна, высокая, худощавая, в гражданскую войну сестра милосердия, была из семьи мелкого чиновника. Терпеливица, добрая, улыбчивая, молчаливая, вечно одетая в какие-то обноски. Дедушка ее высоко ценил, но рано потерял. Она когда-то в госпитале спасла ему жизнь, после чего он и женился на ней. Но все это опять-таки древняя история.

Маму они растили правоверной комсомолкой. Но в институт она не пошла. Работала в учреждениях, рано вышла замуж.

Родители потом уехали вдвоем на Дальний Восток. А вернувшись, забрали Дашу и прописались в комнате московской бабушки, папиной.

Комната была огромная, тридцатиметровая, в старой коммунальной квартире на Покровке. Поменяли ее затем на две в разных местах, и уж потом родители вместе с Дашей перебрались в отдельную двухкомнатную.

А Даша начинает самостоятельную жизнь с отдельной квартиры, современно обставленной. Екатерина Егоровна, бабушка со стороны отца, получила эту квартиру незадолго до смерти, когда ее дом поставили на капитальный ремонт.

Эта вторая бабушка, Екатерина Егоровна, была толстая веселая буфетчица. Сердобольная, щедрая, она баловала Дашу и наряжала. Про второго дедушку история умалчивала, может быть, его и не было.

Выпив, баба Катя закрывала глаза и, подперев щеку рукой, вдруг затягивала неожиданно громко, с надрывом: "Так пой же, Катюшенька, пой! Сердце свое успокой!"

В трезвом виде она была деловитая, шустрая.

Даше казалось, что от обеих бабушек, по очереди ее растивших, она что-то унаследовала — и молчаливую деликатность неприметной медсестры, и веселую радостную решимость шустрой буфетчицы.

Наполнив сочинениями Сталина две хозяйственные сумки, она заперла квартиру и поехала домой.

На обратном пути в метро с нее глаз не сводил какой-то невысокий толстяк. Вышел вслед из вагона, хотел помочь нести сумки, расспрашивал, кто она:

— Вы такая красавица!

— Знаете что, не надо! — по-дружески остановила его Даша, незаметно покосившись на стоптанный туфли, на отвислый живот.

Она сидела до ночи у своего секретера, листая темно-вишневые, как засохшая кровь, потертые томики. В открытую балконную дверь входила свежесть.

Какие радостные золотые дни! Нет науки лучше истории!

Итак, Сталин. Что ей известно о его юности?

Восточный юноша с темными горящими глазами. Учился в семинарии. Возможно, для него была откровением та нелегальная литература, что залетела случайно в его келью. Переустройство жизни на более справедливых началах! Какой простор для энергии!..

3. ДИРЕКТИВНЫЙ СТИЛЬ

Утром следующего дня Даша снова сидела у секретера. Подперев щеку рукой, вчитывалась в отдельные, привлекшие чем-то внимание отрывки и затем торопливо перелистывала остальное. Хотелось побыстрей уловить наиболее примечательное.

Он, видимо, никогда не унывал и не впадал в панику. Это здорово! "Эти опасности, если даже они реальны, отнюдь не являются непреодолимыми. Эти опасности можно преодолеть, если действовать решительно и без колебаний… " — читала Даша.

Вот человек! Действительно стальной! Представлялся молодой грузин с фотографии в музее Ленина. Борода лишь наметилась: лицо обросло кучерявыми черными волосами. Одет в какую-то хламиду.

"В такой атмосфере пригодна лишь одна тактика, тактика Дантона: смелость, смелость, еще раз смелость!".

И все так просто, ясно, вытекает одно из другого как в арифметической задаче, не переставала Даша восхищаться. Какая четкость в схеме каждой статьи! Значит, в голове была ясность.

Потом как-то исподволь, постепенно стал обращать на себя внимание один момент. Одно неожиданное обстоятельство…

Если бы Даша не читала, учась в институте, великих философов…

Может быть, из-за многочасового сидения в библиотеках и не пришлось Даше стать отличницей — дефицит времени подвел. Но уж кое-какие представления, хотя и не по программе, она вынесла из потрепанных фолиантов с пожелтевшими страницами.

Эти сталинские труды… Тут ни сомнений, ни колебаний. В отличие от всех философов мира. Какая-то директива. Даже в трудах, претендующих на теоретический уровень.

Вот чем Сталин отличается от настоящих мыслителей! Он прежде всего организатор. Они мечутся между противоречиями, взвешивают "за" и "против". У них случаются озарения, и снова тянутся муки. Они ищут, заглядывая в смутные глубины.

Сталин в глубины не влезает. Ему все заранее ясно. Решив что-то для себя, он потом видит то, что хочет видеть. Что ему удобно видеть. И готов уничтожить всех, кто видит по-иному. А доводы нужны ему не для поиска — лишь для подтверждения своей правоты. Непреклонная категоричность. Но она легко доходит до масс и ведет к победе.

Даша чувствовала, что нашла себя. Давно, собственно говоря, нашла. Вот так сидеть, изучать, размышлять.

Она снова углубилась в книгу, невольно отмечая про себя все новые образцы директивного стиля.

Впрочем, не те были условия тогда, чтобы долго размышлять. 1918 год!

"Вы, киевляне, обязаны… мобилизовать все жизнеспособное, выставить артиллерию, рыть окопы, погнать буржуазию под контролем рабочих на окопные работы, объявить осадное положение и действовать по всем правилам строгости… Еще раз: не теряя ни одной минуты, беритесь за дело без прений и покажите всем, что Советская власть способна защищать себя". Сильно, решительно! А иначе он бы ничего не добился.

Его любимые слова — "действовать по всем правилам строгости", "без прений", "погнать", "смертный приговор". Этот стиль сохранился потом все годы сталинского правления. Идея коммунизма предусматривает нечто иное…

Обстановка борьбы и ненависти породила директивный стиль. А может быть, примитивная категоричность в свою очередь обостряла чрезвычайные условия? Кто знает. Сразу после революции и позднее волнами — массовая ликвидация не только тех, кто активно противодействовал (этих — само собой), но и тех, кто потенциально чужд новому порядку