переделом земель, когда из старых сундуков стали вытаскивать одежды предков, когда стали возрождаться старые обычаи, какими бы дикими они ни были, когда… — да разве всё перечислишь! — я, детский писатель, то есть литератор, преобразующий жесткую жизненную правду в сказку, начал сочинять повесть "Первобытные хвастуны".

Повесть в самом деле была о первобытных людях. Почти сказка. Там одного выдумщика-придумщика-новатора (такие существовали, конечно, во все времена), выдумщика-придумщика и, естественно, еретика, изгоняют из племени за его новации, хотя они были очень полезны людям того времени: Карман, например, Пояс, Суп (который продлевал жизнь беззубым 30-летним старикам), Свист, Рукопожатие…

И вот выдумщик Дум придумал Улыбку…

Но именно ее шаман Шито-Крыто, неудачливый конкурент Дума по новациям, признал самым опасным изобретением. Преждевременным и опасным, ибо "ничто так не подрывает авторитет первобытного человека, как Улыбка". И Дума изгоняют из племени и отправляют к Краю Земли, дабы он сгинул там, сверзишись в Бездну. А чтобы он не погиб случайной смертью по дороге или не вернулся ненароком, ему дают двоих провожатых, Напролома и Хоть-Кудая, они доведут ослушника Дума до самой Бездны и проследят его падение туда — так и начинается длительное и полное приключений путешествие гораздого на ловкую и острую мысль давнего нашего предка.

По дороге тройка первобытных людей встречается с племенами, чьи боги, верования и обряды одно причудливее другого (ну совсем, как теперешние!), и наши путешественники попадают из передряги в переделку, и выбираются из них живыми только благодаря уму нашего еретика…

Эта повесть хоть и выглядела детской, на самом деле была ею лишь отчасти. Текст нес тот сатирический заряд, который и породил ее. Одно племя в ней совершенно не терпело другое, считая себя и только себя имеющим право на солнечный свет; враждовали даже их каменные и деревянные боги…

Повесть я начал писать еще "дома", писал по горячим следам, образ был мне ясен: проснулось не столько самосознание наций, сколько первобытные (ключевое слово к зарождению повести) инстинкты — что у русских, что у украинцев, что у молдаван, что у всех остальных. Советский "плавильный котел" взорвался и всех разбросало по своим родовым гнездам.

В центре Кишинева, где я жил, висели плакаты: "Чемодан — вокзал — Саратов!", "Русские и евреи, не уезжайте! Нам нужны рабы и умные головы!" и много других, таких же интересных. Остервенелая от призывов ораторов (два талантливых поэта) многотысячная толпа на площади Национального собрания (бывшая имени Ленина) бросалась выплеснуть ярость на… проезжавшие мимо троллейбусы и раскачивала их, пытаясь опрокинуть вместе с пассажирами. Кричали в ужасе пассажиры, вопила толпа…

Пришлось собирать чемоданы. Благо, жена еврейка. Перед отъездом я записал в дневнике свое состояние в трех строчках (подобие хайку), как это делаю много лет:

Меж двух безумий живу:

Безумием оставаться,

И безумием уезжать.

Недописання повесть после "смерти" дяди Миши стала моим спасением. В ней я скрывался, как в норе, от "визуальной какофонии" — так сейчас называется ошалелость от пестроты всего, что тебя окружает. От переизбытка впечатлений, скажем, в Нью Йорке, Городе Ста Богов, от засилия чужого…

Впервые я писал "в стол", но сохранявшая вчерашний кураж, повесть звала меня к себе; писателям знакомо это состояние.

Да и придумывать приключения первобытного выдумщика и ловкача, оказалось интересно.

Мы (инфа)

Распишу здесь важную для "Забытых богов" картинку. Иммигранты-беженцы в Америке, инженерия всех родов, ученые — кандидаты наук и даже доктора, вывезя из-за океана всё еще живые мозги, все еще кипящие, пускающие пар, хоть и над сединой или над лысой макушкой, мечтают хоть как-то их применить и вернуть тот, может быть, свой уровень работы и уважения к себе, какие были на покинутой родине. Это для человека естественно. Но такой возможности они чаще всего лишены здесь начисто.

Американской отлаженной машине не нужны лишние винтики и гайки, у нее все в ажуре, всего вдоволь (кроме чернорабочих и сельскохозяйственных рабочих, которых поставляет Мексика). Америка говорит иммигрантам-беженцам, пересекшим 50-летний и даже 40-летний возраст (не гениям): вот вам крыша над головой, вот жратва, бесплатные лекарства, лечение, остальное — ваше дело. Дело, то есть, ваших напора и удачи. Получится — congratulatiоn! Не получится — sorry…

И вот: одни "мозги", повторю — кандидаты и доктора наук, бывшее инженерство всех рангов, врачи, армейские офицеры, директора фабрик и заводов, завлабы, начальники цехов, короче, люди достаточно высокого уровня образования и положения — но Там, — после долгого оббивания порогов здешних офисов, после многих писем туда и сюда с предложениями своих услуг — устраиваются:

одни шоферами в сar-serviсe;

другие водят такси;

третьи мотаются по домам в качестве handy manов, на все руки мастеров;

четвертые раздают на улицах флайерсы, рекламные листовки; пятые, шестые и седьмые убирают офисы и работают хоуматтендантами и бэбиситтерами — ухаживают за домашними больными, дряхлыми стариками или пасут детишек;

восьмые паркуют машины богатеев в Манхэттене;

девятые разносят по домам пиццу (и весьма этим довольны);

десятые… либо торчат перед компьютерами, либо решают с утра до ночи кроссворды;

либо… лежат на диване перед телевизорами, чей светящийся экран заменил им пресловутый свет в конце тоннеля…

Я знал одного инженера-холодильщика, автора систем охлаждения для овошно-фруктовых промышленных холодильников, кандидата наук и преподавателя политеха, который со своими системами охлаждения в Америке, конечно, никому не был нужен; побившись головой об американские двери и стены, он нашел-таки выход из положения, обошел всех товарищей по несчастью — спасаясь от отчаяния невостребованности, заставил себя… увлечься классической музыкой, о существовании которой раньше только подозревал. Стал ее фанатом, членом нескольких музыкальных клубов, посещал все концерты знаменитостей (они расписывали его занятость на год вперед) и мог говорить о музыке на уровне не просто хорошего, а тонкого критика.

Энергичные мозги кандидата наук снова были заняты делом, по музыке он защищал докторскую…

Другой иммигрант, доктор филологических наук, недавний профессор, зрелого возраста мужчина, и сейчас, наверно, сидит на стульчике на краю тротуара и подсчитывает, по заданию компаний, проезжающие мимо него машины или те, что останвливаются у "Макдональдса", ставя палочки в блокноте, зарабатывая этим занятием