Длинная Кишка. Я формально никакой должности не занимал, поскольку к Иностранному легиону приписан не был, но курировал весь процесс формирования добровольческих кафрских соединений, и должен был предоставить подробнейший отчет об их эффективности. Точнее — два отчета. Даже три: в "Подорожник", лично Стаалю и незабвенному Артуру Николаевичу, конечно.

На десять верст восточнее такой же отряд низкорослых коричневокожих стрелков на позиции выводили Стеценко, Панкратов и Лемешев. Западнее верховодили — Вишневецкий и Демьяница вместе с каким-то лихим парнем из бывших лоялистов — Хлыновым. Три недели — ровно столько продлилась подготовка кафров. И ровно столько я в свое время успел поучиться в юнкерской школе — когда это было?.. И потому совершенно точно мог сказать — этого едва-едва хватало, чтобы стать мало-мальски годным солдатом. И совершенно недостаточно, чтобы превратиться в настоящего офицера. Я, например, так никогда им и не стал, оставшись тем, кем и являлся — рефлексирующим интеллигентом. Не было во мне той пресловутой военной "белой" косточки, такой, как, например, в Вишневецком.

Дорог тут уже не было — только направления. Впереди двигались абиссинцы во главе с Тесфайе — наша разведка. Они сигналили зеркальцами с холмов, обозначая, что путь свободен. За ними поросшую чапарралем равнину топтали босые ноги кафров и сапоги их командиров-наставников — легионеров. А замыкали движение мощные гемайнские фургоны, с толстыми бортами, горчичного цвета тентами и высокими колесами, обитыми кованым железом. Патроны, много патронов — и драгоценный пулемет, эта священная корова Перца и Фишера — вот что тащили работяги-мулы.

Мы все вкалывали как мулы, и я вспомнил своего товарища по несчастью, покойного Вольского, земля ему пухом. "Двуногие мулы" — так он и говорил. По спине мне лупил точно такой же, как и у всех кафров, вещмешок, битком набитый припасами, на плечо давила винтовка, по бедру шлепала малая пехотная лопатка, чтоб ее, а из-под фуражки текли соленые струйки пота, задерживаясь капельками на грязном носу и щеках и орошая страдающую от жажды сухую почву вельда.

Кафрам было хоть бы хны. Шли себе и шли, уминали пятками побеги кустарника и редкие травинки. Кажется, они даже не потели.

Как белые сахибы мы могли бы ехать на фургонах. Но мы не были белыми сахибами-лаймами. А еще — могли бы гарцевать вокруг колонны на горячих жеребцах — но мы не были и бородачами-гемайнами. Мы — имперцы, и мы — пехота, а потому — месим землю вместе с этими молодыми ребятами, которые поглядывают на нас время от времени и одобрительно шушукаются.

— Это вы — пехота. А я — моряк! — скорбно затягивался папиросой Дыбенко, — Видал я ваши сапоги...

— А в тундре на лыжах рассекал — и не жаловался, — я утер пот со лба.

— Так там снег! Снег — та же вода, смекаешь? Вода — моя стихия!— его чуб спадал на лицо слипшимися прядями, но глаза глядели всё так же задорно.

— А вы по этой самой воде ходите, да-да-да... — так мы балагурили, коротая версты.

* * *

Сигнал от разведчиков поступил внезапно — заполошно засверкали зеркальца сразу с двух холмов, по левую руку от движущейся колонны. Опасность! Кафры загалдели, принялись оглядываться один на другого... И куда делась муштра и подготовка? Ни один из них так и не сообразил хотя бы сдернуть с плеча винтовку!

— Отря-а-ад! В шеренгу — стройсь! — заорал я, надрывая связки.

Дыбенко уже бежал вдоль рядов, матерясь и тормоша низкорослых коричневокожих рекрутов. Ударил барабан — обычный кафрский тамтам, ритм на котором выбивал мой давний знакомец Кэй — с подворья архиепископа Стааля.

— Р-р-рыба-колбаса-а, р-рыба-колбаса! — твердили словно заклинание себе под нос юноши-кафры, стараясь не сбиться с шага, выполняя сложный маневр перестроения из походной колонны в боевые шеренги.

— Шибче, шибче, молодцы! Какой бы враг там ни скрывался — дадим ему свинца! — бодрили вчерашних огородников и пастухов ветераны-легионеры.

— Р-рыба-колбаса, рыба-колбаса...

Сначала показался столб пыли. Я даже подумал, что абиссинцы что-то напутали, и началась песчаная буря, но Тесу я доверял — он не стал бы сигнализировать подобным образом о погодном явлении. А потому...

— Гото-о-овсь!

Всё-таки муштра и склонность подчиняться вышестоящему начальству преодолели робость кафров. Замелькали в их руках винтовки, заклацали затворы. Я вгляделся в пыльную пелену — и понял, что нам грозит через какие-то секунды.

Витые рога, раздутые ноздри, налитые кровью глаза, грохот десятков копыт — природная, всесокрушающая мощь! Львицы гнали стадо буйволов прямо на нас!

Разглядели это и кафры. Один, второй — начали оглядываться, вдруг кто-то бросил винтовку и побежал и вдруг — бах! Грохнул одинокий выстрел — Фишер подслеповато щурясь из-под очков опускал винтовку, покинувший строй солдат замертво лежал навзничь, прямо в кустах чапарраля. Вот тебе и Фишер! Солдаты качнулись назад.

— А-а-а-агонь! — выдохнул Перец, и грохнул залп, — Огонь, огонь, огонь!

Я и сам стрелял вместе со всеми, прекрасно осознавая, что от кровавого месива на рогах и копытах огромных животных нас отделяют только свинец и порох. Пять патронов в обойме — залпы грохотали один за другим, буйволы спотыкались, львицы корчились в пыли. На расстоянии ста, семидесяти, пятидесяти, двадцати шагов — они закончились.

— Будем с мясом, — кивнул Дыбенко, — Видал Фишера? Он всех нас спас.

Черт его знает — спас или не спас... Побежал бы один — побежали бы все? Не знаю. Знаю другое — Фишера придется переводить в другой отряд или отправлять в Империю.

* * *

На кострах жарили цельные окорока буйволов, жир капал на угли, шипел. Искры улетали в ночное небо. Мы дошли до ущелья Ланге Гуут и остановились. Здесь нам нужно было выбрать рубеж для обороны и закрепиться.

Солнечные горы вздымались до самых звезд, ярко светила луна. Фишер подошел ко мне, шаркая ногами.

— Господин поручик...

— Да какой, к матери, поручик?.. И тем более — "господин"... Садись, Фишер.

Мой старый соратник сел, снял очки и протер их полой гимнастерки, на которой застыли причудливым кружевом солевые разводы от пота.

— Осуждаете?— спросил он.

— Размышляю, какого черта мне с тобой теперь делать.

— Хотите — застрелюсь? — он, кажется, не шутил.

Доконала подносчика Фишера мирная жизнь.

— Не хочу. Поедешь к Вишневецкому, ладно? Я обещал ему три ящика патронов и пуд динамита. Разгрузимся — поведешь фургон.

— Поеду! — кивнул он, — Знаете, что самое страшное? Мне не стыдно. Я бы еще раз так сделал. И сделаю, если будет такая необходимость.

Я пожал плечами.