конечно позор, — после некоторого раздумья замечает один из мужчин, — но, с другой стороны, если рога тебе наставил не кто — нибудь, а сам Боливар, это делает тебя человеком причастным к истории.
Воцаряется многозначительное молчание.
Затемнение.
Сцена в полумраке. За столом сидит Эсмира. Опустив голову на руки, дремлет. На сцену на четвереньках вползает Пепе. Что — то мычит. Эсмира просыпается, вскакивает, подбегает к нему, наклоняется, пытается поднять. — Пепичек! Пришел! Пепе отталкивает ее: — Уйди, женщина. Забодаю! — пытается ее боднуть. — Не забодаешь, Пепичек, нечем тебе бодаться, — успокаивает его Эсмира — Как, нечем? — Нету у тебя рогов. — Есть! — Нету. — Есть. — настаивает Пепе, снова пытается ее боднуть, потом переспрашивает: — Как, нету? — Так. Не изменяла я тебе, — признается Эсмира. — Никогда, и ни с кем? — доверчиво спрашивает Пепе. — Никогда, и ни с кем, — подтверждает Эсмира. Пепе садиться на пол. — И даже с самим Боливаром? — Даже с самим Боливаром. — А я уже всем расхвастался, — разочарованно говорит Пепе. — Вот дурак. Зачем? — Они назвали меня неудачником. — Пепе размазывает по лицу пьяные слезы. — Я неудачник, Эсмира? Эсмира садиться рядом с ним, обнимает его голову, прижимает к своей груди, гладит. — Пепе, ну какой же ты неудачник? Подумай сам, разве стала бы я жить с неудачником? Знаешь, как я ждала тебя с войны? Я ведь ни одной ночи не спала. Я каждый день ставила за тебя свечку Пречистой Деве. И все ночи напролет молила ее, чтобы ты вернулся домой. Живой и здоровый. — Правда? — Конечно, правда. — И ты каждый день ставила за меня свечку? — Да — А где ты их брала? — подозрительно спрашивает Пепе — В приходской лавке, где же еще? — По три сентаво за штуку? — поднимает голову Пепе. — Зато, ты вернулся. — Да, я вернулся, — успокаивается Пепе. — А знаешь, как там было трудно? Тогда, в горах мы чуть не замерзли все до смерти. И потом, в сельве, когда нам совсем нечего было есть, мы чуть не сожрали друг — друга. Спасибо сеньору Боливару. Мы ведь тогда съели всех его лошадей. И знаешь, я никогда не изменял тебе. Ни разу, за всю войну. — Так уж и ни разу? — Ну, может всего пару раз, в Гуаякиле, и еще в Кито. Но я тогда был совсем пьяный, а они были страшные, как обезьяны. Если бы я был потрезвее, я бы даже близко к ним не подошел, такие они были страшные. Честное слово. — Паскудник, — ласково говорит Эсмира. — Ага, — соглашается Пепе. — Но ты все равно вернулся. — Да, я вернулся. — Пепе, пошли спать. — А Фернандо точно мой? — Твой, твой. — Ну, пошли. Обнявшись, они уходят. На сцене остается только портрет Боливара, освещенный загадочным лунным светом. Появляется Эсмира. Она оглядывается на дверь, говорит, вполголоса, обращаясь к портрету: — Синьор Боливар, не сердитесь, пожалуйста, на меня, за то, что я наврала Пепику. Знаете, он ведь совсем не виноват, что у нас никак не получался ребеночек. Просто он что — то себе там отморозил, когда вы с ним ходили по горам, и прогоняли испанцев. Но вы ведь простите меня, сеньор Боливар? У нас ведь с Пепиком только один Фернандо, а у вас так много детей. Мы все ваши дети. За спиной у нее появляется Пепе. Смотрит на нее, качает головой, тихонько уходит. Эсмира не замечает его. — Спокойной ночи, сеньор Боливар. — Прощается она с портретом, тоже уходит. Спустя минуту, на цыпочках входит Пепе. — А вы проказник, сеньор Боливар. — Шутливо грозит портрету пальцем. — Но, вы не волнуйтесь, между нами говоря, я на вас совсем не в обиде. Я ведь все понимаю. Не могли же вы в самом деле отказать женщине, да еще такой, как моя Эсмира. Это было бы даже неблагородно, с вашей стороны. Пепе садиться за стол, достает из кармана бутылку, наливает в стакан. . — А я все понять не мог, в кого пошел мой Фернандо. Сам — то я между нами умом никогда не отличался. А он у нас такой умница, просто диву даешься. — Пепе пьет, отваливается на спинку стула, говорит мечтательно: — Эх, синьор Боливар, чувствую, заживем мы теперь, после победы над испанцами, как сыр в масле. Да еще у вас за пазухой. Красота. — Пепе. Ты где? — Слышен голос Эсмиры. — Иду, иду. Спокойной ночи, сеньор Боливар. — Торопливо говорит Пепе, уходит. Сцена затемняется.
Сцена освещается.
Появляется Пепе. В руках у него покрывало. Он оглядывается по сторонам, говорит, обращаясь к портрету: — Извините, сеньор Боливар, у нас переворот. Не обижайтесь, но будет лучше, если я вас укрою. Влезает на стол, накрывает портрет покрывалом. Сквозь дыру в покрывале виднеется глаз Боливара. Пепе слезает со стола, подмигивает глазу, решает: — Схожу — ко я в таверну. Сцена затемняется. Освещается сцена, теперь это таверна. За столом сидят трое или четверо мужчин, спорят. Пепе среди них. Портрет Боливара затемнен, почти не виден. Один из мужчин заявляет: — И ни в одной битве Боливар не участвовал! Ни в Карабобо, ни при Бояке, нигде его не было. Он только и делал всю войну, что по бабам бегал, да под юбками прятался! Пепе возмущенно вскакивает: — Как это прятался? Как это его нигде не было? Педро, — обращается он к одному из мужчин, — ты что молчишь? Мы же вместе там были. Ты же тоже все видел. Скажи им! — Пепе, успокойся, — отвечает Педро. — Как успокойся? Как это можно? Это что делается? Глазам не верю! — Пепе! — Что? — Закрой глаза. — Зачем? — Ну, закрой. — Ну, закрыл. — Что ты видишь? — Ничего. — Вот. Так всем и говори. Ничего не видел. — Но… — И запомни, Пепе, чем чаще ты будешь закрывать глаза, тем меньше мерзости ты увидишь. — Обалдеть, — не открывая глаз, говорит Пепе. Мужчины за столом между тем продолжают осуждать Боливара. — И перед испанцами он трусил. — И драпал постоянно. — А сколько денег присвоил… Пепе открывает глаза, решительно встает: — Нет. Не для того мы пятнадцать лет воевали, чтобы все это слушать. Педро, пойдем, выйдем. Есть дело. Пепе и Педро уходят.
Затемнение. Сцена освещается. Появляется радостный Пепе. — Эсмира! У нас переворот. Мы победили. Влезает на стол, снимает покрывало с портрета. — Появляется Эсмира: — Кто победил? — Мы с Боливаром! — Кого победили? — Неважно. — Пепе слезает со стола, передает покрывало Эсмире. — Убери покрывало, и принеси вина. У нас праздник. — Эсмира берет покрывало, качает головой, уходит. Пепе говорит, обращаясь к портрету: — Сеньор Боливар, поздравляю, мы опять
Сцена в полумраке. За столом сидит Эсмира. Опустив голову на руки, дремлет. На сцену на четвереньках вползает Пепе. Что — то мычит. Эсмира просыпается, вскакивает, подбегает к нему, наклоняется, пытается поднять. — Пепичек! Пришел! Пепе отталкивает ее: — Уйди, женщина. Забодаю! — пытается ее боднуть. — Не забодаешь, Пепичек, нечем тебе бодаться, — успокаивает его Эсмира — Как, нечем? — Нету у тебя рогов. — Есть! — Нету. — Есть. — настаивает Пепе, снова пытается ее боднуть, потом переспрашивает: — Как, нету? — Так. Не изменяла я тебе, — признается Эсмира. — Никогда, и ни с кем? — доверчиво спрашивает Пепе. — Никогда, и ни с кем, — подтверждает Эсмира. Пепе садиться на пол. — И даже с самим Боливаром? — Даже с самим Боливаром. — А я уже всем расхвастался, — разочарованно говорит Пепе. — Вот дурак. Зачем? — Они назвали меня неудачником. — Пепе размазывает по лицу пьяные слезы. — Я неудачник, Эсмира? Эсмира садиться рядом с ним, обнимает его голову, прижимает к своей груди, гладит. — Пепе, ну какой же ты неудачник? Подумай сам, разве стала бы я жить с неудачником? Знаешь, как я ждала тебя с войны? Я ведь ни одной ночи не спала. Я каждый день ставила за тебя свечку Пречистой Деве. И все ночи напролет молила ее, чтобы ты вернулся домой. Живой и здоровый. — Правда? — Конечно, правда. — И ты каждый день ставила за меня свечку? — Да — А где ты их брала? — подозрительно спрашивает Пепе — В приходской лавке, где же еще? — По три сентаво за штуку? — поднимает голову Пепе. — Зато, ты вернулся. — Да, я вернулся, — успокаивается Пепе. — А знаешь, как там было трудно? Тогда, в горах мы чуть не замерзли все до смерти. И потом, в сельве, когда нам совсем нечего было есть, мы чуть не сожрали друг — друга. Спасибо сеньору Боливару. Мы ведь тогда съели всех его лошадей. И знаешь, я никогда не изменял тебе. Ни разу, за всю войну. — Так уж и ни разу? — Ну, может всего пару раз, в Гуаякиле, и еще в Кито. Но я тогда был совсем пьяный, а они были страшные, как обезьяны. Если бы я был потрезвее, я бы даже близко к ним не подошел, такие они были страшные. Честное слово. — Паскудник, — ласково говорит Эсмира. — Ага, — соглашается Пепе. — Но ты все равно вернулся. — Да, я вернулся. — Пепе, пошли спать. — А Фернандо точно мой? — Твой, твой. — Ну, пошли. Обнявшись, они уходят. На сцене остается только портрет Боливара, освещенный загадочным лунным светом. Появляется Эсмира. Она оглядывается на дверь, говорит, вполголоса, обращаясь к портрету: — Синьор Боливар, не сердитесь, пожалуйста, на меня, за то, что я наврала Пепику. Знаете, он ведь совсем не виноват, что у нас никак не получался ребеночек. Просто он что — то себе там отморозил, когда вы с ним ходили по горам, и прогоняли испанцев. Но вы ведь простите меня, сеньор Боливар? У нас ведь с Пепиком только один Фернандо, а у вас так много детей. Мы все ваши дети. За спиной у нее появляется Пепе. Смотрит на нее, качает головой, тихонько уходит. Эсмира не замечает его. — Спокойной ночи, сеньор Боливар. — Прощается она с портретом, тоже уходит. Спустя минуту, на цыпочках входит Пепе. — А вы проказник, сеньор Боливар. — Шутливо грозит портрету пальцем. — Но, вы не волнуйтесь, между нами говоря, я на вас совсем не в обиде. Я ведь все понимаю. Не могли же вы в самом деле отказать женщине, да еще такой, как моя Эсмира. Это было бы даже неблагородно, с вашей стороны. Пепе садиться за стол, достает из кармана бутылку, наливает в стакан. . — А я все понять не мог, в кого пошел мой Фернандо. Сам — то я между нами умом никогда не отличался. А он у нас такой умница, просто диву даешься. — Пепе пьет, отваливается на спинку стула, говорит мечтательно: — Эх, синьор Боливар, чувствую, заживем мы теперь, после победы над испанцами, как сыр в масле. Да еще у вас за пазухой. Красота. — Пепе. Ты где? — Слышен голос Эсмиры. — Иду, иду. Спокойной ночи, сеньор Боливар. — Торопливо говорит Пепе, уходит. Сцена затемняется.
Сцена освещается.
Появляется Пепе. В руках у него покрывало. Он оглядывается по сторонам, говорит, обращаясь к портрету: — Извините, сеньор Боливар, у нас переворот. Не обижайтесь, но будет лучше, если я вас укрою. Влезает на стол, накрывает портрет покрывалом. Сквозь дыру в покрывале виднеется глаз Боливара. Пепе слезает со стола, подмигивает глазу, решает: — Схожу — ко я в таверну. Сцена затемняется. Освещается сцена, теперь это таверна. За столом сидят трое или четверо мужчин, спорят. Пепе среди них. Портрет Боливара затемнен, почти не виден. Один из мужчин заявляет: — И ни в одной битве Боливар не участвовал! Ни в Карабобо, ни при Бояке, нигде его не было. Он только и делал всю войну, что по бабам бегал, да под юбками прятался! Пепе возмущенно вскакивает: — Как это прятался? Как это его нигде не было? Педро, — обращается он к одному из мужчин, — ты что молчишь? Мы же вместе там были. Ты же тоже все видел. Скажи им! — Пепе, успокойся, — отвечает Педро. — Как успокойся? Как это можно? Это что делается? Глазам не верю! — Пепе! — Что? — Закрой глаза. — Зачем? — Ну, закрой. — Ну, закрыл. — Что ты видишь? — Ничего. — Вот. Так всем и говори. Ничего не видел. — Но… — И запомни, Пепе, чем чаще ты будешь закрывать глаза, тем меньше мерзости ты увидишь. — Обалдеть, — не открывая глаз, говорит Пепе. Мужчины за столом между тем продолжают осуждать Боливара. — И перед испанцами он трусил. — И драпал постоянно. — А сколько денег присвоил… Пепе открывает глаза, решительно встает: — Нет. Не для того мы пятнадцать лет воевали, чтобы все это слушать. Педро, пойдем, выйдем. Есть дело. Пепе и Педро уходят.
Затемнение. Сцена освещается. Появляется радостный Пепе. — Эсмира! У нас переворот. Мы победили. Влезает на стол, снимает покрывало с портрета. — Появляется Эсмира: — Кто победил? — Мы с Боливаром! — Кого победили? — Неважно. — Пепе слезает со стола, передает покрывало Эсмире. — Убери покрывало, и принеси вина. У нас праздник. — Эсмира берет покрывало, качает головой, уходит. Пепе говорит, обращаясь к портрету: — Сеньор Боливар, поздравляю, мы опять