благословение!

У Волка аж искры из глаз посыпались. Треск такой раздался, что по всему миру слышно стало: кто из козлят еще живой был, в волчьем плену томился, — проснулись, подскочили, обрадовались:

— Никак Волк на Человека напоролся!

Кинулся Волк детине на шею, да тот в сторону подался, и промахнулся Волк.

А детина замахнулся дубиной, еще раз Волка по черепу саданул:

— Это тебе за мать, а это за ребятушек, за козлятушек.

А из дверей, глядь, другие ребята идут, на бой выходят, — один к одному, молодые, здоровые, смекалистые. Дубины у них железные, кулаки увесистые.

И сейчас с лютым Волком бьются, — вы головы подымите, уши откройте, послушайте — аж на всю землю хруст разносится.

* * *

А вы читать читайте, да на ус мотайте, время не теряйте — один за троих, трое за девятерых, каждый за всех поспевайте, работайте: штыком и пушкой, молотом и плугом, каждым словом и делом своим — в труде и в бою — бейте фашистскую гадину!

Мальчик-с-пальчик

Жили себе старик со старухой. Вдруг ворвались в их родное село фашисты — и ну грабить, разорять, людей убивать. Из пушки стреляют, из ружей бьют, ножами пыряют, голосами не нашими, а звериными кричат, рычат.

— Будь они прокляты! — говорит дед. — Что нам с тобой теперь, старуха, делать?

— Худо пришло, старик! — отвечает старуха. — Некому заступиться, некому нас уберечь. Все сыны — на службу ушли.

И ну по пальцам считать:

— Большой — летчик, другой — танкист, средний — артиллерист, четвертый пехотинец, а пятый…

Досказать не успела, пяти пальцев не сосчитала — влетели фашисты в избу:

— Подавайте красноармейцев!

И на старика лезут, за бороду хватают.

А старик осерчал — все одно помирать! — так нате же вам: в рыло офицерское пятерню сует, пальцы по-одному выпрямляет, кричит:

— Большой летчик, другой танкист, средний артиллерист, четвертый пехотинец, а энтот — мизинчик!

— Мьезинчик?! — взревел офицер, взмахнул саблей и отрубил старику палец.

Заплакала старуха, подняла с полу пальчик, в тряпочку завернула, за печь унесла, положила.

А офицер не унимается, по избе бегает — плащом шуршит, сапогами скрипит, багровеет, ярится:

— Где, где, — кричит, — красноармейцы?

Молчит старик. Молчит старуха.

Погрознел офицер, насупился:

— Даю вам сроку тридцать три минуты и тридцать три секунды! А потом я вас замучаю, убью — потихонечку, помаленечку, осторожненько!

На часы глянул, «Морген фри — нос утри», — сказал, каблуками щелкнул и ушел, а за ним и солдаты.

Опечалился старик, заплакала старуха:

— Некому нас защитить, оберечь, от лиха проклятого, фашистского спасти…

Вдруг кто-то из-за печки человеческим голосом и говорит:

— Матушка! Сними меня отсюда.

Испугалась старуха, задрожала.

— Ты кто таков?

— Я — твой сынок, народился из батюшкиного мизинчика.

Старуха со стариком его с печи сняли, смотрят — мальчик крохотной-крохотной, еле от земли видно! И назвали его — Мальчик-с-пальчик.

— Ну, вот и хорошо, — сказал он. — Теперь надо вас из фашистского плена вызволять.

Старуха снова заплакала:

— Батюшки, батюшки! Да куда же ты такой махонький. Было горе одно, а еще прибавилось: бедовало нас двое, а теперь втроем бедовать придется!

— Не плачь, матушка, — сказал Мальчик-с-пальчик. — Не время плакать теперь, я хоть маленький, да удаленький. Ты вот слушай: как войдут немцы в избу, молчите, — мол, ничего не знаете.

Сказал и в подполье юркнул.

Так и было. Влетели немцы в избу.

— Ну, — кричат, — выдавайте большевиков!

А старик молчит. И старуха молчит.

— Где летчик?

А Мальчик-с-пальчик из подполья:

— Я здесь!

— Ага! — радуется офицер. — Одного нашли!

— Где танкист?

А Мальчик-с-пальчик из подполья басом:

— Я здесь!

— И второй нашелся! — офицер ладошками хлопнул.

— Где артиллерист?

— Я здесь!

— Где пехотинец?

— Вот я!

— А где мьезинчик?

— Туточки! — кричит Мальчик-с-пальчик, а сам по подполью носится — из разных углов откликается.

Офицер вскочил:

— Доннер веттэр! Сейчас мы их всех задавим. За мной!

Выхватил саблю да как сиганет в подполье, за ним остальные фашисты.

Только убрались, а Мальчик-с-пальчик уже кричит:

— Чего, старик, рот разинул? Запирай подполье!

Вскинулись старик со старухой, подполье захлопнули, на крышку его сундук приволокли, поставили, сами наверх забрались, сели, сидят, дрожат, шепчут:

— Батюшки! Страсти-то какие! Пропадет наш Мальчик-с-пальчик. Убьют его фашисты окаянные!

А те в подпольи беснуются, вопят, кричат, друг дружку в темноте опознать не могут, друг дружку штыками пыряют, прикладами насаживают. Ну, словом, убийство одно.

А Мальчик-с-пальчик в щель забрался да знай покрикивает:

— Бей, коли, руби!

А немцы пуще прежнего потеют, стараются, как змеи сплелись, в горло один другому вцепились, кровью исходят, насмерть бьются. Только было осмотреться задумали, а Мальчик-с-пальчик уж кричит:

— Вот он летчик! Вот танкист!

Поднялись фашисты, натужились, как дали, так с одного разу из своего же офицера дух вышибли и сами полегли костьми. Все, сколько было, так под полом и остались.

Тут Мальчик-с-пальчик сквозь щель в половице в избу поднялся и говорит:

— Ну, родные мои, батюшка и матушка, это лишь начало, а что будет — все впереди. Благословите меня.

— Куда ты, сынок?

— На войну, фашистов бить. Этих перебили, а они новые лезут, всю округу заполонили, по деревням рыщут, опять к вам придут насильничать, бесстыдничать. Тут одному не управиться. Пойду людей скликать, братьев на подмогу сзывать, вас, отца и матушку, из плена спасать.

— Кто ж ты будешь тогда, неужто летчик?

— А кто же?

— Буду я — партизан.

— Батюшка, милый ты мой! — заплакала старуха. — Да разве ты можешь? Ты ж маленький!

Ухмыльнулся Мальчик-с-пальчик. На подполье показал.

— Велика Федора, да дура. А другой золотник мал, да дорог. Благословите меня.

Делать нечего. Благословили старик со старухой меньшого сына, и отправился Мальчик-с-пальчик партизанить.

— Если что случится, вы только кликните, а уж я тут.

Сказал и ушел.

* * *

Вот идет он день, идет два… вдруг видит — станция. Стоят поезда, паровозы пыхтят, дым пускают, а немцы еще пуще пыхтят— вагоны