придавливала мою шею ногой к полу и, презрительно изогнув губы, шипела, спрашивая: «Как дела?» Я, задыхаясь, вырывался и сквозь бьющую изо рта пену хрипел в ответ: «Нормально! Пусти, скука!» То, что это скука, я знал точно, она сама мне сказала, когда пришла в первый раз. Слава Богу, она не так назойлива и приходит крайне редко, но даже редкие посещения приносят мне неприятности – мои родители думают, что я умею материться. Я однажды слышал, как мама сказала папе:

– Первый раз вижу, чтобы Дауны матерились!

Дауном ласково называют меня все.

II

Смех смехом, но отдали меня в довольно странную школу. Сологуб присутствовал на уроках, мешал, как обычно, мне сосредоточиться и раздражал меня своим неуместным присутствием, как и сотни других дядь и тёть, присутствующих со своими племянниками, моими одноклассниками, тут же. Мне это однозначно не понравилось, что я и выразил новым для себя способом – закричал. Я держал «ля» первой октавы с небольшими интервалами для набора воздуха и надеялся на поддержку сверстников по классу, но они оказались натуральными отморозками, даже не обратив внимания на мой звучный протест. Когда прошло пару часов, и никто не соизволил присоединиться, я замолчал, обидевшись.

Закрыл глаза, Сологуб сунул мне в руки мою кошку, и медитация помогла мне отключиться от всего происходящего вокруг – я заснул. Полностью.

* * * * *

Проснувшись, я обнаружил себя в довольно странном положении, лучше выразиться – состоянии: тело грузным коконом давило на маленькое «я», заключённое внутри, и, хотя я сидел, скрючившись в необычном кресле, мне было довольно неудобно. Руки не слушались, как если бы на каждую по самое плечо надели нарукавнички, пусть из самого лёгкого, но металла, внутри ворочались, как тонюсенькие змейки мои собственные силы, то же самое касалось ног, головы и прочей моей телесной амуниции. Страх перерос в ужас, когда между ног я почувствовал вместо привычных нескольких граммов вес немного солидней. «Пухну!»– подумал я и вскочил, вернее, хотел вскочить, да видимо не подрассчитал силёнок – подпрыгнул и рухнул. Лежу, а возле глаз рука моя, волосатая только. Странно, очень странно, ведь я ещё маленький – семь лет всего. И я заорал:

– Сологу-уб! – и тут же закрыл рот, были бы конечности в силе, ещё и ладонью бы рот прикрыл – что за дела, если маленький мальчик вопит сочным баритоном с хрипотцой. «Умер!» – мелькнуло в мозгу. Вбежал в комнату какой-то дядька в бело-голубом халате и я, с удивлением от самого себя, обратился к нему:

–Что же Вы, Валерий Евпатьевич, за больными так худо ухаживаете? Обидно, прямо! – тут же закусил зубами язык, чтобы ещё чего не соврать. И скис. Врач зеленеющими губами произнёс:

– Как же, как же… Помню ещё в сорок пятом.., – больше ничего не сказал. Просто поднял взор к потолку белоснежному и вышел. Да, трудновато мне будет, ребёнку! Уж эти взрослые.

Умывальник стоял в двух шагах от кресла-кровати. Я, с трудом встав, глазея с невообразимой высоты, дополз до этого чуда современной техники и, не смотрясь в зеркало, висящее над ним, начал умываться. Прикосновение к лицу стало последней каплей, и я, не перекрестившись, посмотрел на своё отражение. Лучше бы я перекрестился, но не стал смотреть. На меня смотрело ёжиком колючее лицо 30-35 летнего мужчины. Тогда я сел под раковину и заревел. Потом, одумавшись, прекратил бессмысленный рёв и принялся тихо плакать.

III

Родители слегка нервничали. Мать истерично смеялась, размазывая слёзы по ещё недавно таким красивым щекам, а бледнеющий папаша пытался урезонить малыша, который вопил и недвусмысленно требовал титьку.

– Сынок, в двенадцать лет дети не сосут! – приговаривал он, привязывая руки ребёнка к ногам, аккуратно и нежно, чтобы не давило на шею. Папе было плохо, он давно уже ничего не ел – в одиночестве питаться не интересно, да и из солидарности приходилось терпеть – жене было не до того.

– Говорю тебе, давай отдадим его в психушку, – объяснял он супруге. – Подлечат, и вернётся к нам тот спокойный, умненький Даун, который не корчит из себя новорожденного! – папа слегка психованно тряс ладонями перед шмыгающим носом жены, умоляюще складывал их, ладони, и так, и сяк, и даже бывало, что влажный нос залитой слезами женщины оказывался между этими ладонями, но, не имея возможности в такие моменты вздохнуть, та вырывала голову, отрицательно мычала и тряслась, тряслась…

Отец затихал, вешал, в свою очередь уже, нос, и тоже, пошмыгивая, уползал куда-нибудь – благо был продвинутый мужчина в смысле отдыха от дремучих проблем – возвращался с более спокойными нервами, веселыми глазами, напевая разнообразные оптимистические мотивчики, вроде: «В одном из недобитых фильмов Федерико Феллини…», пытаясь приспособить их, мотивчики, к своему настроению, что у него, впрочем, неплохо получалось.

В это время маленький Иван дёргался, пытаясь распутаться, и наполнял дом различными приглушёнными звуками.

* * * * *

Прошло шесть лет. Подросший и окрепший юноша лежал в кроватке и агукал. Мама смирилась и, лёжа рядом, кормила его из бутылочки молочной смесью. Вполне вероятно, ей даже нравилось такое положение – рожать других она наотрез отказалась и проводила всё своё время рядом с 70-ти килограммовым Ванечкой, отпаивая его смесью из бутылочки и, ради разнообразия, дополнительно подкармливая из маленькой ложечки разными молочными кашками витаминизированными, минерализованными, напитанными разными полезными добавками. Всю остальную пищу «малыш» старательно отрыгивал, причём делал это мастерски, «по взрослому» тужась и пыжась. Когда не помогало, он начинал сосать пальцы, и, если бы кто-нибудь внимательно понаблюдал за его действиями, то заметил бы, как Ванюша щекочет пальцами, средним и указательным, во рту своё горло, пока спазмы не вывернут всё содержимое юного, не приспособленного к такой пище желудка. Так что от твёрдой и мягкой сытной пищи пришлось отказаться из боязни, что в один из прекрасных дней ребёнок задохнётся, переусердствовав с хитрыми манипуляциями.

Папаша, увидев такой оборот дела, заявил:

– Ну что же, я не против нововведений! – и, недолго думая, стал принимать пищу непосредственно внутривенно. Приобрёл стоечку, системки, и по утрам перед работой, по вечерам – после, полёживал под бутылочкой, не утруждая себя жеванием, глотанием и перевариванием, иногда только, видимо тоже для разнообразия, жевал бутерброды с любимыми продуктами, чтобы не останавливать работу желудка, кишечника и прочей внутриутробной органики.

Жена одобрительно посматривала на мужа, неоднократно повторяя:

– Вот и зубки у нас теперь всегда в порядке будут. Хорошо! – Её не удивляло,