отодвинула его в сторону и присела на кровать так, как будто только встала.

– Иоланда, – послышался папин тихий, но  от этого не менее строгий голос.

Сердце Йоли сжалось от страха. Ахмет вошел в комнату.

–

Опять разлеглась, кьопей баласы! А ну живо во двор – подметать!

–

Папа, я только просну.. – начала была она.

–

Ага, только проснулась и сразу платье надела, да еще свое любимое, зеленое. Я шил его, я знаю, что оно твое любимое!

Йоли открыла было рот, чтобы возразить, но поняла, что это грозит ей ничем иным, как очередными угрозами или побоями.

– Я сейчас пойду заметать, папочка! Прости.

– Заметать она пойдет, – все также строго сказал Ахмет. – И не надо мне тут  “папочка” говорить. Эти женские ваши штучки меня не проймут! Живо за работу, а не то… а не то. Сама  знаешь что.

Он посмотрел на Йоли, и в душе обрадовался, что видит как она закусила губу. Его дочь сама не знала, как сильно радовала отца, когда подчинялась его руководству. Он ведь ее “ата”, самый строгий из всех возможных, а значит его балам с вырастет самой мудрой и скромной девочкой, как и полагается. “А то, что сейчас у нее прогулки в голове – так ничего, – подумал Ахмет. – Когда-то эту дурь из меня выбили, и я выбью из головки моей маленькой Йоли”.

Ахмет припомнил момент из своего детства, когда старшие братья, чтобы пойти на гулянки вместо школы, привязали его, трехлетнего, к дереву и заставили стоять в таком положении несколько часов. Удивительно, что прошло столько лет, а он все еще помнил этот случай. Он помахал рукой перед лицом, словно отгоняя свои воспоминания и собрался было напомнить Иоланде про ремень, но было поздно – в комнате остался только он. Зато во дворе в этот момент послышались напевания песенки “Джамиля балам, Джамиля” и звуки подметающей двор метлы.

––

Пока Йоли тихо напевала песенку и подметала  во дворе, за ней следили два очень осторожных, но любопытных глаза.

– Джамиля балам, Джамиля, – пела она уже громче. – Почему нет песни по имени  “Иоланда балам, Иоланда”. Вот почему наши поэты не смотрят современные фильмы? Брали бы красивые мексиканские имена и воспевали других девушек, а не только восточных.

Сказав это, она услышала как позади нее кто-то прыснул от смеха.

– Эй, – сказала она, вооружившись метлой как папиным ружьем. Кто тут? А ну выходи!

– Эй-эй, поосторожнее, охотник! – сказал ей смешливым тоном наблюдавший.

– А, это ты Иса, – сказала она, смеясь и пряча “ружье” за спину.

– Я, я. А ты думала кто? Актер мексиканского сериала?

– Йоли смутилась, поняв, что он слышал все, что она только что говорила вслух.

– Если бы я был поэт, я бы обязательно сочинил такую песню про “Иоланду балам”. Обязательно.

Он сново раскатисто захохотал, видя как маленькая Йоли смущается пуще прежнего.

– Но ничего, ничего, появятся и у нас, на востоке, такие поэты…

– А ну замолчи! Замолчи живо! – крикнула ему Йоли, набросившись на него с кулаками.

– Такие поэты, – продолжал он, – которые будут воспевать любую девушку на земле, даже такую, как ты.

– Пообещай, живо, что ты никому не расскажешь, что я тут говорила, – кричала Йоли. –  Это , это.. Это тебя не касается! Это никого не касается, кроме меня!

Иса засмеялся пуще прежнего, Йоли била его сильно, не хуже мальчишки.

“Да, с ней лучше не шутить”, – подумал он.

– Ну ладно, ладно, уймись, – он выставил руки вперед, притворно сложив их  будто в молитве. – Никому ни о чем не скажу.

Йоли вся разгоряченная и красная от злости, убрала от него руки. И тут же оглянулась, боясь, что за ними могли наблюдать мама или, не приведи Аллах, отец.

– Это будет наш с тобой секрет, – уже осторожно, почти шепотом произнес Иса и протянул ей руку навстречу. Он вопросительно приподнял бровь, в нерешительности ожидая, когда она ответит на его рукопожатие.

– Идет, – ответила Йоли, протянув ему руку в ответ. – Она еще не знала, хорошо или плохо, что у них с Исой теперь есть секрет. Эта мысль смущала и волновала ее маленькую душу.

Вечер наступил так же незаметно, как и сама пятница.Иоланда заперлась у себя в комнате вместе с Дениз, прихорашиваясь перед зеркалом. Она надела желтое платье с рукавом-летучая мышь, как у героини фильма “Танцор диско” и заставляла себя перестать ухмыляться. Ей хотелось петь и танцевать, но вспомнив про утренний инцидент, она пыталась быть сдержаннее. Она еще успеет весь вечер улыбаться экрану, когда увидит на нем настоящую Иоланду.

Голос Дениз вырвал ее у страны мечтания:

–Ай, Йоли! Что случилось с моим платьем! Ай, Йоли, – запричитала та.

– Что ты раскудахталась хуже клушки, – разозлилась сестра, – не видишь, я тут… Да что ты кричишь, прекрати немедленно!

– Мама, папа! Йоли! –  – кричала Дениз. И больше ничего. Все слова захватил в свои объятия детский ужас. Йоли развеселило то, что Дениз не могла вымолвить ни слова, и она рассмеялась, хоть и догадываясь, что только ухудшает ситуацию.

Обратив, наконец, внимание на платье, она поняла, что с ним не так. Оно было тем самым, малиновым.

– Дениз, – громким шепотом сказала Йоли, чтобы одновременно унять рыдания сестры (не попав под папину горячую руку) и признаться в своем преступлении. – Дениз, да успокойся ты, ну подумаешь, пятнышко.  Я сейчас же застираю и пройдусь по нему утюгом, чтобы оно успело высохнуть. Ну, давай, ну.

Дениз ревела во всю глотку и сжала платье в руках так сильно, словно это не пятно от персикового сока на ткани, а дохлая кошка. Но через минуту она перестала плакать – что-то пришло ей в голову.

– Ну вот! Видишь, ты больше не злишься, – сказала Йоли, приобнимая сестру.

– Нет, – вытерла рукавом нос Дениз, – не злюсь. Потому что..потому что… ты никуда со мной сегодня вечером не пойдешь.

– Пойду, еще как пойду! Ты мне целый месяц обещала, что возьмешь с собой! Конечно, пойду! – возмутилась Йоли.

– А вот если папа увидит это платье запачканным, то он сам тебя не пустит. Еще и тумаков даст. Выбирай, – уже сквозь слезы рассмеялась удовлетворенная намечающейся местью Дениз.

– Ну, это… это, – задыхаясь от злости ответила Йоли, – нечестно! Это нечестно. Нечестно, слышишь?

Йоли расплакалась, но придерживала рот ладошками, чтобы не издавать звуков. А то ведь папа и вправду придет и наругает. Она знала, что Дениз не шутит и никуда ее не возьмет. Но лучше так, чем опять уклоняться от папиного ремня. Безысходность душила ее больше, чем обида. Это был, как выражались мальчишки, играя в одну из своих дурацких игр, “шах и мат”.

Выбежав из комнаты и оказавшись позади дома Иоланда дала выход своим рыданиями. Она плакала как может только ребенок – во всю мощь собственных легких, до изнеможения, до головной боли. Это была