лагерь с аналогичным производственным заданием была бы обречена на поражение. С чужим делиться информацией, закрытой для внешнего мира, зеки не стали бы или же подавали бы ее в сознательно дозированном и искаженном виде. Следовательно, общественности представлен уникальной срез самоорганизации закрытых криминальных структур начала 80-х годов XX в. Научно-литературную победу Клейна должным образом оценил А.Козинцев, поставив его работу в один ряд с очерками каторжной жизни, оставленными Достоевским, Чеховым, Солженицыным. А переформированная до сих пор пенитенциарная система на постимперском пространстве очень нуждается в очередном незаангажированном летописце. Миновали еще 30 лет, и структура преступного мира за решёткой обогатилась за это время, без сомнения, новыми, невиданными ранее, чертами.

Нельзя обойти вниманием дискуссию высокого стиля, которая развернулась между Козинцевым и Клейном по поводу природы лагерной системы, а вышла на выяснение природы человека. По Козинцеву: “Он [человек] вообще никто. Человек он лишь культурно”. “Человек и естественно выше всех других животных, он готов к усвоению любого языка и любой культуры”, — возражает антропологу преисторик Клейн. Их, казалось бы, разные понимания природы человека конструктивно пересекаются на культуре. Именно культура, а не труд, сделала человека человеком. Так называемая культурная революция спровоцировала в советском обществе колоссальный дефицит культуры. Темпы разрушения старой культуры опережали усилия по построению новой. Оказавшись на разломе обеих, общество опустилось в культурную бездну. На дне последней и началось строительство социалистической системы в целом и ее органической составляющей — лагерной системы — в частности.

Л.Клейн справедливо подчеркивает, что лишь культура, приобретенная на протяжении последних 40000 лет, отличает современного человека от кроманьонца времени позднего палеолита. Ведь биологически они тождественны. Упадок культуры возвращает индивида к своему биологическому естеству времен “первобытного коммунизма”. Поэтому сходство структуры криминальной субкультуры лагерей с формами организации первобытных обществ может, среди прочего, найти свое объяснение в архаичных консервативных чертах советского общества. Последнее представлялось его творцами как шаг в будущее, а оказалось отступлением в прошлое, с использованием тотального насилия, труда рабов, закрепощения колхозников, сознательно лживой идеологии. А чем дальше назад — тем ближе к варварству и дикости. Так, голод-геноцид 1932-33 гг. возродил в украинском селе практику каннибализма как средства выживания. А в лагерях уже фиксируется освященный обычным правом институт “коров” — лиц, вовлеченных в побег, с функцией “живых консервов”. В настоящее время, заглядывая в “эпоху финального социализма” (на удивление точное высказывание А.Козинцева), где пережил свою жизненную драму автор “Перевернутого мира”, хочется верить, что все наихудшее у нас уже позади. В будущее же путь один — через развитие институтов демократии к действенному гражданскому обществу.

Попытка показать реальную стратификацию лагеря и смелое сравнение закрытых криминальных структур с организацией первобытных общин ставят перед посттоталитарными сообществами, кроме сугубо научных, еще и ряд неотложных социальных проблем. В частности, Л.Клейн убедительно аргументировал целесообразность ликвидации системы лагерей как таковой. Но тогда (1990 год) его просто не услышали. Понадобились еще 20 лет и очередная, в этот раз резонансная, смерть в лагере, чтоб прозвучало заявление нового руководителя Федеральной Службы Исполнения Наказаний РФ О.Реймера относительно необходимости расформирования большей части лагерей и замены их колониями-поселениями, домашним арестом с браслетом и тому подобным. Можно догадываться, какое безумное сопротивление вызовет это заявление о намерениях. Но вывод Л.Клейна, что “лагеря являются рассадниками преступности в стране” никто не опроверг. Метастазы криминала поразили армию, другие формирования закрытого типа. “Если эксперимент не удался раз, виновен эксперимент, если он не удался два раза — экспериментатор, три — теория”. Сдается мне, что этот приговор Клейна следует зарубить себе на носу всем сообществам посттоталитарного мира.

Лев Клейн щедро наделен даром актуальности. На какую бы тему он ни писал, его тексты легко читаются и развернуто комментируются. Следовательно, они востребованы как узким кругом научных работников, так и широкими массами небезразличных людей. Читаймо, Панове!

В.В.Отрощенко

Киев, декабрь 2009

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

В 1987 году на Невском я зашел с рукописью в редакцию журнала “Нева” и попросился на прием к ответственному редактору. Меня долго не пускали, уговаривали пустить рукопись по инстанциям — сначала к сотруднику отдела, потом к завотделом, потом к секретарю редакции и только если потребуется разрешить какой-то спорный вопрос, тогда уж на прием к ответственному. Но я настаивал на своем и пробился в кабинет. Редактору Борису Николаевичу Никольскому я сказал:

— Только несколько лет назад я вышел из лагеря, и меня никуда не берут на работу. Так что перед вами недавний зек, отверженный. Хотя я сидел по уголовному обвинению, но за этим стоит КГБ, поэтому и не берут. Я написал очерк о своем пребывании в тюрьме — “Правосудие и два креста”. Вот он. Хочу, чтобы Вы его посмотрели сами, потому что такого автора печатать ведь без вашего решения не будут. Зачем мне проходить все инстанции, если всё равно решать придется Вам?

- ‘езонно, — мягким баском отвечал редактор, картавя. — Можете ли вы п’едоставить мне документы о своем деле, из кото’ых было бы видно, что именно вам вменяли в вину и каковы а’гументы?

Я предусмотрительно захватил с собой свой приговор, свою кассационную жалобу и выпускную характеристику из лагеря (отличную). И вручил ему вместе с очерком.

— Хо’ошо, — сказал Борис Николаевич. — Я посмот’ю. Зайдите че’ез две недели.

Когда я пришел через две недели, Борис Николаевич сказал очень твердо:

— Мы напечатаем это во что бы то ни стало, даже если для этого мне п’идется об’атиться в ЦК! Мы уже п’оделали это с noвестью Дудинцева “Белые одежды”, и видите — она вышла. Добьемся и с вашим мате’иалом!

Обращаться в ЦК не пришлось, шла Горбачевская “перестройка”, время стремительно менялось, но зам. ответственного Вистунов, со старой сноровкой, так отредактировал мой очерк, что это был уже не мой очерк. Я обратился опять к ответственному, и мне дали другого