перевязочной, некрасивая, одинокая и поэтому молодящаяся из последних сил, вертелась перед зеркалом, поправляя помятую прическу. Увидев меня, она моментально заважничала и снисходительно мне кивнула.

— Ань, привет. Работы много оставила?

— Привет, Лиса. Да нет, только наркотики тяжелым больным, как всегда.

— А тяжелых много?

— Новых нет, все старые, ты всех знаешь, — повернувшись спиной, Аня уже выходила за дверь.

Худенькая Аня питала непонятное пристрастие к босоножкам на огромной пробковой платформе. Непонятно было, как она с них не падает…

— Ладно, пойду, переоденусь…

Лиса — это я. Собственно, я — Олеся, Олеся Смирнова. Мне двадцать пять лет и я не замужем. Учитывая мою профессию, звучит все это почти, как диагноз. Мои горячо любимые родители, с молодых своих лет тупо фанатевшие от белорусских «Песняров», наградили меня при рождении этим имечком, не думая, чем это обернется для их единственной дочки. В школе меня дразнили Оленем, что было очень обидно, учитывая то, что я все-таки девочка. В училище, куда я поступила впопыхах, когда не прошла по конкурсу в медицинский, я стала Лесей. Тоже так себе. И только здесь в больнице меня стали звать Лисой, хотя, в общем-то, хитрости во мне не было ни на грош. Чтобы поддержать имидж, я подкрашивала волосы хной, но хитрости от этого почему-то не прибавлялось.

* * *

С удовольствием натянув только что купленный сиреневый костюмчик из тонкой ткани, я повертелась перед зеркалом, отметив, что костюм мне, несомненно, к лицу. Хорошо, что в больницах теперь отсутствует строгий дресс-код, значит, женский персонал больницы может легко поднять себе настроение вот такими яркими штучками, которые не стесняют движений, выгодно подчеркивают фигуру, и позволяют на работе выглядеть особами женского пола, а не тетками неопределенного возраста.

— Лиса, ты здесь?! Помоги скорее!

В сестринскую ворвалась медсестра-анестезистка Вера Голубушкина. От возбуждения ее очки запотели. Она тяжело дышала.

— Что?! — Я вскочила с дивана, готовая бежать на помощь.

— Реанимация…  — на ходу выпалила Вера.

— Где?

— В экстренной!

На скользкой только что вымытой лестнице я подскользнулась и здорово потянула лодыжку.

Две дежурные операционные сестры с видимым усилием толкали по коридору первого этажа большой наркозный аппарат. При движении аппарат противно скрежетал. Я быстренько подключилась к процессу, и мы общими усилиями затолкали тяжеленную бандуру в дверь экстренной операционной.

— Вер, ты объясни, что там случилось? — повторила я свой вопрос после того, кивая на закрытую дверь.

— У того парашютиста остановка сердца на вводном наркозе, начали интубировать, а там аппарат не работает.

— Ну, началось дежурство. Чем закончится? — мой вопрос был скорее философским, поэтому остался без ответа.

Любопытство взяло верх над разумом, который шептал держаться подальше от чужих дел, и я, одев на босоножки стерильные бахилы, изо всех сил стараясь казаться незаметной, приоткрыла тяжелую дверь. Моим глазам предстала привычная суета, не предвещавшая ничего хорошего, и называющаяся больничным языком «реанимационные мероприятия». Мельком мне удалось увидеть, что объектом мероприятий является тот молодой мужчина, который виновато улыбался мне в приемном покое, и что дело совсем плохо. Дежурный анестезиолог Мокрецов, которого за «высокий профессионализм» злые языки давно окрестили «Мертвецовым» пытался сделать больному укол адреналина в сердце, причем делал это ничуть не ловчее, чем герой фильма Квентина Тарантино «Криминальное чтиво». Я быстренько ретировалась от дверей экстренной операционной, пока меня не заметили, и не припахали.

Настроение было испорчено. Медики, так же как летчики и моряки, весьма суеверны, и такое начало дежурства не предвещало в дальнейшем ничего хорошего.

Через полчаса неприятное ощущение улетучилось, и меня захватила привычная и любимая работа.

Процедурный кабинет — место моего обитания в больнице — это помещение, где больным делают уколы.

Сверкающий белый кафель до потолка, яркий свет от медицинских ламп, стеклянные шкафчики, на полках которых в обязательном порядке разложены коробки с ампулами, специфический запах от применения дезинфицирующих средств и неуловимый запах дорогого солярия от ультрафиолетовой лампы, висящей над дверью — это моя территория, своеобразное царство здоровья в мире болезней и бед.

Уколы, в общем-то, простая манипуляция, но их тоже можно делать по-разному, причиняя боль или почти полностью избегая ее. Когда я работаю, мои руки живут отдельной жизнью, разглаживая складки кожи, молниеносно прокалывая ее тонкой иглой и с осторожностью вводя лекарственные растворы в вену. Уколов боятся практически все, я никогда не встречала человека, которому они приносили радость. Поэтому, смазывая кожу больного спиртом перед тем, как ввести иглу, я, мягко выражаясь, «заговариваю ему зубы».

И больные ведутся на это, слушают мои сказки, и получается, что самое главное в моей работе — общение с теми, кого ты лечишь. Пациенты все разные, в отделении лежат и женщины и мужчины, ухоженные и брошенные, состоятельные и нищие. И все они находятся в одинаковом положении — болеют. Поэтому приходят в голову разные философские мысли о смысле бытия, когда видишь на соседних кроватях небедного ухоженного директора одного из местных предприятий с последней моделью сотового телефона на тумбочке и запущенного во всех отношениях старика-ампутанта, который стучит палкой по полу и требует «укольчик». Вот и сегодня дед из третьей палаты, судя по многочисленным татуировкам на руках и спине, немало повидавший в жизни, увидев меня, начал кричать, что ему больно и нахально требовать укол.

— Сестра, укол мне сделай! Сделай укол, больно, ааа!… .

— Сейчас, миленький, все сделаю. — Спорить с упертым дедом не имело никакого смысла. Кому угодно он мог вынести мозг своими криками за полчаса, поэтому я на свой страх и риск уколола деду анальгин, после чего тот затих, но ненадолго.

Чтобы сбить вредного деда с толку, одновременно я уколола назначенный лечащим врачом наркотик его соседу по палате — ухоженному мужчине лет пятидесяти пяти, имевшему диагноз «онкология», говоривший о бренности наших мечтаний.

Приблизительно через час, закончив выполнять назначения, я пошла к себе в сестринскую, и с удивлением обнаружила, что там никого нет. Это могло значить, что реанимационная суета в экстренной операционной продолжается.

Решив взглянуть, чего так долго возятся, я пошла к экстренной