— Подумаю.

— Подумай, подумай.

Сорокин чувствовал, что эта запоздалая исповедь пришла к Ярцеву не сию минуту, даже не сегодня, не вчера и не позавчера.

Должно быть, многое передумал Ярцев, оставаясь один в камере. Возможно, понял, куда может завести его темная тропа, иначе не согласился бы теперь дать показания.

Впрочем, может быть, он просто-напросто устал? Сорок восемь стукнуло. Время подумать о собственном уголке.

— Вот, пожалуй, все, — оторвался Ярцев от бумаги. — На, парень, читай. Подскажешь; если что не так, я поправлю. Мне не привыкать.

Говорил Ярцев спокойно, с напускным равнодушием. Однако Сорокин уловил в его голосе тоскливые нотки. По-видимому, он завидовал Тимуру.

— Выше голову, Григорий Кузьмич. Ты еще сможешь сделать немало хорошего.

— Не знаю... Наверно, уже ничего такого не сделаю. Вот слова твои не забуду... Слышь, парень, бери с него пример, — обратился Ярцев к Тимуру. — Умеет он нашего брата расшевелить. Это не каждому удается. Вероятно, когда-нибудь я все-таки стану человеком. Если это случится, то непременно приду к вам. Не прогоните?

Он обращался сразу к двоим — к Сорокину и к Тимуру. Тимур зарделся, польщенный таким доверием. Сорокин почувствовал комок в горле.

— Не прогоним, Григорий Кузьмич, не тревожься. Еще гляди — друзьями станем, — сказал Сорокин.

— Обязательно, — поддержал Тимур.

Его лицо вспыхнуло. Ярцев увидел это, улыбнулся грустно:

— Чумовые вы здесь, в милиции. В карманах «дур» носите... Это пистолеты по-нашему так называются, — счел нужным Ярцев «просветить» Тимура. — Ну а по характеру — вроде сестры милосердия. Ей-богу. Не доходит до меня это.

— Ты плохо знаешь себя, Григорий Кузьмич, — сказал Сорокин.

— Может быть.

Через четверть часа милиционер увел Ярцева.

3.

Тимур с трудом сдерживал радость. Кому из курсантов выпадет в первый же день такое счастье! Раскрылся преступник! Выложил все начистоту. Во всяком случае, ничего не скрыл, как определил Сорокин.

«Ребята лопнут от зависти, когда узнают, как я начал практику, — подумал Тимур. — Главное, с кем начал? С самим Сорокиным, лучшим оперативником города. Интересно, смог бы Андрей написать стихи обо всем этом или не смог? Наверно, не смог бы. Помешался на любовной лирике...»

Сорокин спросил:

— Ты обедал?

— Нет.

— Присаживайся к столу. У меня кое-что есть. Домашнее.

— Что вы, Николай Аркадьевич, — покраснел Тимур. — Я схожу в буфет. Тут недалеко.

— В буфет сходим завтра. Сегодня будем пировать здесь. — Сорокин положил на стол сверток, заботливо приготовленный матерью, потянул за руку Тимура. — Не обижаешься, что я тебя на «ты»?

— Что вы, Николай Аркадьевич!

— Вот и отлично.

Принялись за содержимое свертка. Тимур взял нерешительно ломтик жареной рыбы и вареную картофелину. Сорокин приободрил:

— Смелее! Считай, что мы в столовой и время у нас лимитировано. Надо уничтожить все быстро и без следов.

Сорокин ел деловито, с аппетитом, хотя и без особого смакования. Он, кажется, не замечал, что отправлял в рот. Мысли его были заняты совсем другим — судьбой Бойко.

«Что все-таки произошло? Почему Каримов перепоручил дело о «таксистах»? Работа у Бойко будто шла хорошо...»

Взгляд Сорокина остановился на кресле, в котором несколько минут назад сидел Бойко. Он сдавал дело. Присутствие Тимура, должно быть, немного смущало его, однако он не подавал вида: держался так, словно ничего особенного не случилось. На вопросы отвечал односложно.

— Ты все возможности использовал?

— Да.

— Кого подозреваешь в грабежах?

— Никого.

— Ты как-то говорил, что напал на след.

Бойко пожал плечами, подошел к графину с водой, неторопливо наполнил стакан и выпил залпом.

— Ничего я тебе не говорил, фантазируешь... Я пошел.

— Подожди.

Бойко послушно остановился у двери.

— Ну?

У Сорокина сжалось сердце. Таким отрешенным он еще не видел капитана.

— У тебя несчастье?

— Нет.

— Боишься сказать правду?

— Правду? — медленно повторил Бойко. На его калмыцких скулах заходили тугие желваки. На подбородке четко обозначился глубокий разрез. — Давай-ка без этого... Занимайся лучше делом. Только смотри, как бы тебе не перебежал дорогу черный кот.

— Ты слушаешь радио? — вдруг спросил Сорокин.

Бойко пожал плечами, усмехнулся криво:

— Что тебя тревожит?

— Вчера в космосе был первый человек. Ты можешь измерить глубину этого подвига или не можешь? Пожалуйста, не маши руками, вдумайся в то, что произошло. Тебе сейчас это необходимо, как воздух. Может быть, скорее поймешь, что значит правда. Теперь о ней говорят на всех языках планеты.

— Это другой вопрос, — несмело возразил Бойко.

— Ты коммунист, Гриша. Я не собираюсь давать тебе уроки политграмоты, взвесь все, пока не поздно, прошу тебя, иначе можешь совершить неверный шаг!

Бойко вздрогнул, шагнул к Сорокину, по-видимому, хотел что-то сказать, однако передумал, резко повернулся, с силой толкнул дверь и выскочил из кабинета.

Зазвонил телефон.

Сорокин остановил на нем недоумевающий взгляд, не в силах сразу избавиться от воспоминания, потом неторопливо потянулся к трубке, сказал в нее, споткнувшись на первой букве:

— С-слушаю.

— Ник, это ты? Здравствуй!

Звонила Клара Боброва.

Вчера они повздорили, причем довольно основательно. Сорокин не рассчитывал на такое простое возобновление «дипломатических отношений». Видимо, ссора не очень-то задела девушку, в противном случае она бы не решилась заговорить первой. Примирение явно обрадовало Сорокина.

— Здравствуй, Клара! Ты откуда звонишь?

— Из дома, Ник. Ты что делаешь?

— Работаю.

— Один?

— Нет... Со своим заместителем, — покосился Сорокин на Тимура.

— Ты скоро освободишься?

— Не знаю.

— Приходи сегодня к нам. У папы день рождения. Он сказал, что без тебя не сядет за стол. Ты же знаешь, какой он у нас... Ник, почему ты молчишь? Не хочешь разговаривать? Прости, я вчера глупо вела себя. Обещаю в дальнейшем быть послушной. Вообще-то, и ты хорош!.. Придешь, Ник?

— Приду... Сколько ему?

— Много. Пятьдесят... Ты только не задерживайся. Жду ровно в восемь. Кстати, прихвати с собой своего заместителя. Может быть, он сумеет развеселить мою сестренку.

— Она у тебя Несмеяна?

— Самая настоящая.

Клара повесила трубку.

Сорокин прикрыл глаза, попытался вызвать в памяти Клару. Сейчас она, по-видимому, сидела у тумбочки, на которой стоял телефон. На ней было темно-зеленое платье, обязательно темно-зеленое, другого он не признавал. Оно очень шло ей...

Тимур спросил:

— Вас что-то