предметом, затем как-то сразу потянулся к ней, нашел в ней что-то общее с Наташей.

Каримов перевел Воронова к себе в отдел немного раньше — по просьбе полковника Розыкова, который привязался к Воронову, когда расследовал дело кассира Расулова, убитого Скорпионом. Теперь Каримов считал, что в отделе лучше и исполнительнее Воронова нет. Впрочем, так считали и коммунисты отдела — не случайно в прошлом году они выбрали его своим секретарем.

— Садись, Алексей Дмитриевич.

— Спасибо, Азиз Мурадович.

Воронов опустился на стул у письменного стола, посмотрел на Каримова внимательными голубыми глазами.

— Я пока ничего конкретного не могу сказать, — начал подполковник. — Понимаешь, Бойко отказался вести дело. Заявил, что не имеет права заниматься им, так как один из потерпевших оказался его родственником.

— Ну и что из этого?

— Ничего, — согласился Каримов. — Поэтому я подумал, что родственник — не потерпевший.

— Преступник?

— Нет. Кто-нибудь из знакомых или родителей преступника. По всей вероятности, довольно влиятельных.

— Есть факты?

— Фактов нет, я только предполагаю.

— Как же так, Азиз Мурадович, — удивился Воронов. — Вы старый милицейский ас...

— Брось, Алексей Дмитриевич, — поморщился Каримов. — Не в опыте дело. Вчера вечером Бойко отказался вести дело, а сегодня утром полковник Долгов приказал мне отстранить его от работы.

— Почему?

— Кто-то доложил, что Бойко злоупотребляет служебным положением.

— Вы немедленно приняли соответствующие меры, — скривил насмешливо губы Воронов. — Отобрали у Бойко дело.

— Не иронизируй, Алексей Дмитриевич. На моем месте ты поступил бы так же. Дисциплина!

— Понимаю.

— Ты поговори с Бойко, — предложил Каримов.

— Хорошо, Азиз Мурадович.

— Только не горячись. Может быть, ему потребуется помощь. Я съезжу в управление, постараюсь встретиться с Долговым. Думаю, что мне удастся разрубить этот узел.

2.

Тимур с нескрываемым восхищением глядел на Сорокина, будто перед ним был маг и волшебник — гений криминалистики, и с этим гением ему предстояло работать, перенимать у него тайны мастерства.

Сорокин не замечал восторженного взгляда Тимура. Он деловито разложил на столе бумаги, попросил милиционера выйти, сел напротив Ярцева и сказал просто, как старому знакомому:

— К сожалению, Григорий Кузьмич, нам придется расстаться.

Ярцев насторожился:

— Почему, Николай Аркадьевич?

— Стечение обстоятельств, Григорий Кузьмич. Твое дело будет вести другой человек.

— Кто?

— Узнаешь... Скажу одно: ему ты все выложишь, как попу на исповеди.

— Не пугай, гражданин следователь, — изобразил тревогу Ярцев. — Уж не этот ли младенец станет моим исповедальным батюшкой?

Надо было снисходительно усмехнуться на эту колкость подследственного, однако Тимур не выдержал. Вскочил со стула и крикнул:

— Замолчите!

— Ого, — сразу стал серьезным Ярцев. — Молодой человек, оказывается, имеет амбицию. Это мне нравится. Жаль только, обстановка не позволяет нам скрестить шпаги.

— Брось, Григорий Кузьмич, — махнул рукой Сорокин. — В другой обстановке ты также не сделал бы этого. Здравый смысл не позволил бы. Ты, слава богу, с царем в голове.

— Не жалуюсь... Однако там видно было бы.

— Брось! — повторил Сорокин.

— Ладно, брошу, — согласился Ярцев. — Дай закурить на прощание. В горле сошлось: того и гляди — задохнусь.

— Так никто и не принес тебе курева?

— Один я на белом свете, Николай Аркадьевич. Папы и мамы нету, братьев и сестричек — тем более. Девочки, с которыми доводилось встречаться, позабыли... Одним словом, самая что ни на есть горемычная сиротинушка.

— Братьев и сестричек, может быть, действительно нет, зато дружков у тебя, как говорят, навалом. Должны позаботиться. Шайка!

— Опять ты за свое. Никакой шайки не знаю. Давно завязал. У меня есть справка с места работы. Чего еще надо?

— Справка у тебя, верно, есть, — согласился Сорокин. — Только липовая. Измельчал ты, Ярцев! Простой бумажкой хотел увести нас в сторону? Тут рядом Рыжий Глаз «отдыхает». Может быть, желаешь поговорить с ним? Как-никак — кореши.

— Какой Рыжий Глаз? — склонил голову Ярцев.

— Тебе клички мало? Нужна фамилия?

— Нужна.

— Пожалуйста: Егоров. Он же Сидоров. Он же Семенов. Он же Терентьев. Он же Вархваламеев. Он же...

— Хватит! — помрачнел Ярцев. — Дело ясное, как дважды два — шесть... — Он взял папиросу, положенную перед ним Сорокиным. Неторопливо закурил. — Значит, ты будешь вести расследование? — Глаза Ярцева скользнули по лицу Тимура.

— Он, — опередил ответ Сорокин. Это решение пришло внезапно и было продиктовано той переменой, что вдруг наметилась в Ярцеве, и ее надо было закрепить. Сыграла роль и явная заинтересованность Тимура в деле. Он весь горел желанием применить свои силы.

— Странно, — протянул Ярцев. — Сколько же тебе, желторотый, лет?

— Скоро двадцать, — уже овладев собой, спокойно ответил Тимур, потом добавил, по-видимому не желая быть неточным. — Через полтора месяца — двадцать.

— Много, ничего не скажешь. Не боишься промахнуться?

— Не боюсь.

— Хорошо, потягаемся. Впрочем, черт с тобой, — беззлобно выругался Ярцев. — Бери меня в оборот. Я обеспечу тебе карьеру. Расскажу все, что знаю. Как ты смотришь на это?

— Положительно. Все равно вы никуда не денетесь. Со временем признаетесь, — сказал Тимур.

— Вот как...

Ярцев задумался. Парень начинал нравиться ему: смелый, откровенный. Такого не хочется мучить. Да и пора, пожалуй, раскрыть карты. Если Рыжий Глаз был здесь, то «тянуть резину» ни к чему.

— Давай бумагу и ручку, парень.

Тимур сорвался с места, взял с тумбочки бумагу и ручку, положил перед Ярцевым.

— Пожалуйста.

— Спасибо.

Ярцев писал долго. Сорокин, глядя на него, пытался объяснить перемену в его настроении. Первые дни он молчал или язвил. Потом ударился в воспоминания, правда не имевшие никакого отношения к делу.

Позавчера, например, рассказал о своем детстве, как отец однажды высек его до крови за то, что он ночью, в кладовке, при свете коптилки читал книгу.

— Не мужицкое это дело, — вразумлял отец. — Добывал бы лучше деньги. Без денег-то, как без воздуху. Шагу не шагнешь! Учись брать, что ближе лежит.

Ярцев-младший, после недолгих колебаний, принялся добывать деньги — воровал во дворах белье и продавал на барахолке.

Сорокин был растроган рассказом, подсел к Ярцеву поближе, заглянул в печальные глаза, просто, как другу, сказал:

— Пора тебе, Григорий Кузьмич, остепениться.

— Пора? — переспросил Ярцев.

— Пора.