одно и то же правило и только потом, когда убедилась, что её словам вняли, удалилась.

Когда Сокол заперся, он задался вопросом, как ему убить время. Образно, естественно. Он, упав на скрипучую кровать, уставился на плесневелый потолок. По идее, Сокол мог попытаться наладить контакт с Медеей, но помогла бы сейчас эта задушевная болтовня? Он не имел ни малейшего понятия, но чутьё подсказывало ему, что нет. Лиднер была сосредоточена на своих заботах, на том, чтобы всё прошло без конфузов, и отвлекать её — это самоубийство. А пока Сокол не желал прощаться с жизнью.

Он постарался поговорить с Ахероном, но и тот был собеседником так себе: любые вопросы игнорировались, с утверждениями соглашались лениво. Сокол бросил эту затею.

Он поворочался в кровати около часа. Менял позу, взбивал подушку, думал обо всём и ни о чём одновременно, ломал голову над бытовыми проблемами. Сокол хотел подняться, но заставил себя полежать ещё несколько секунд.

Секунды перетекали в минуты, минуты — в часы.

И он, сам того не заметив, уснул.

* * *

Прохладный ветерок должен был освежать, но Сокол, самый сонливый среди спутников, так и норовил к чему-нибудь приткнуться, чтобы подремать. Медея же, полная сил, окликнула его и приставила к нему Стриго, дабы тот контролировал любое передвижение наёмника и если что сразу докладывал ей.

Конечно, после вежливой просьбы Сокола оуви забыл про всякую пристальность, но полностью уйти не решился. Он просто стоял рядом со своим спасителем, дышал и моргал. Делал, так сказать, вид, что работал.

Если бы Сокол был бодрее, он бы поразился тому, как истощился его организм. Он проспал почти целый день, а его всё равно тянуло куда-нибудь прилечь. И если бы не Лиднер, тарабанящая в его дверь долго и очень раздражающе, то он бы ещё валялся в постели и не знал печалей.

Сокол, зевнув, наблюдал за тем, как Медея торговалась с конюхом, которого разбудила ни свет ни заря. Она просила у него приличную скидку за трёх лошадей (Стриго, разумеется, не умел управлять столь грациозной зверюгой), а тот воротил носом и завышал цену за то, что ему причинили неудобства. В итоге Лиднер, после долгих упрашиваний, психанула, всучила ему глеты, тихо прокляла и забрала трёх здоровых животных.

Вороной красавец достался Соколу и Стриго, которого было решено посадить с наёмником, Делеан выбрал серую, а Медея — рыжую.

Неторопливым шагом они покинули город. Медея, продолжая всех направлять, устремилась вперёд, а Делеан и Сокол со Стриго были практически на одном друг от друга расстоянии.

— Хорошей нам дороги, — крикнула Лиднер. — Пусть удача наконец-то повернётся к нам лицом.

Солнце только-только вставало, оно освещало первыми лучами лес и пробуждало всех ото сна. А три лошади уже галопом скакали к столице.

Глава 17. Столица

Безмятежность и тишина убаюкивали.

Лошади шли медленно. Они, изредка тихо фыркая, переваливались с одного бока на другой и укачивали, как мать младенца в яслях, своих наездников. Жужжащие насекомые, светящиеся в ночи, добавляли некой атмосферности. Они взлетали к небу, спускались к земле и юрко маневрировали между животными. Тёплый ветерок развевал гривы лошадей и волосы людей.

Стриго, прижавшись к коню, давно спал. Он сопел, и Сокол, сидящий позади него, прислушивался к этим милым звукам и улыбался. Делеан, невзирая почти на параноидальную осторожность, сломился под умиротворённостью и также дремал. Медея бодрствовала, нахмуренно следила за дорогой и, очевидно, не планировала даже ложиться.

Сокол, мимолётом поглядывая на неё, удручённо вздыхал. Лиднер была слишком сосредоточена на пустяке. Она была без причины напряжена, и его это сильно беспокоило. Он боялся за её самочувствие и переживал, что она обижалась на него и продумывала план по его, не дай Сущий, тотальному игнорированию.

Конечно, это был бред, но Сокол не мог избавиться от ощущения, что Медея продолжала быть недовольной и им, и Делеаном, и если они ничего не сделают, не скажут, то она никогда их не простит.

— Хватит пялиться на меня.

Сокол, растерявшись, открыл рот, но ничего не произнёс. Что ж, начало было многообещающим.

— И сосредоточься, если чхать хотел на сон и отдых.

— Медея… ты разочарована мной?

— С чего бы? — неискренне изумилась Лиднер. — Ты же такой хороший человек, Сокол.

— Ну вот! Медея… я… прошу тебя, поверь мне. Мне жаль, что те стражники погибли. И я знаю, что мои слова ничего не исправят, но как тебе предложение жить дальше? Мы же ещё команда, да?

— Мы и живём дальше.

— Нет-нет, я не в том смысле, — Сокол мечтал врезаться головой обо что-то твёрдое, чтобы прекратить свои мучения. — Медея, пожалуйста. Умоляю. Извини меня.

— Твои извинения — это фальшь, потому что для тебя их смерть само собой разумеющееся, — сказала она таким голосом, что у Сокола по коже пробежали мурашки. — Вы с Делеаном два похожих друг на друга идиота. Вы зациклены на своей правде, и из-за этого вы никогда не посмотрите на мир под другим углом. Но в нём существуют не только враги, а люди рядом с нами не всегда представляют опасность. Они такие же, как мы, и когда мы вступаем с ними в сражение, то становимся для них врагами. Они защищают себя, собственных детей или тех, кто им дорог. А мы их убили за это. Лишили будущего. Счастья. Вот что я пытаюсь до тебя донести, Сокол. Мир не делится на чёрное и белое.

— Но…

— Не надо.

— Ты… меня не простишь?

Лиднер усмехнулась, помедлила с ответом. Она уставилась в одну точку в смутной надежде, что вопрос растворится в воздухе, и ей не придётся переступать через свои принципы, чтобы утешить Сокола и наплести ему невесть что. Ей было сложно, но вместе с тем она понимала, что это неотъемлемая часть его сознания. Человек, которого воспитала улица, а не любящая семья, вынужден ко всему относиться с недоверием, чтобы выжить. Соколу привычно выходить за рамки закона, потому что он для него подобен раздражающему звуку, который не приносит пользу, но зато очень мешает.

— Не прощать тебя из-за твоих взглядов — глупо. Такой ты. И ты навряд ли изменишься. Поэтому не забивай свою безмозглую голову тем, что не имеет для тебя никакой ценности.

Сокол посмеялся. Потёр шею.

— Спасибо.

Стриго дёрнулся во сне, быстро и неясно защебетал. Наёмник ласково погладил его по спине, нежно перебрал перья на макушке, и оуви заметно успокоился.

Сокол почему-то стремился быть для этого непутёвого создания самым лучшим. Он не рвался как-либо учить его основам жизни или быть строгим родителем, однако он чувствовал себя обязанным перед ним, хоть Стриго ничего не требовал и не просил. Он был