Ведь сынок он мне, Хонорат. Я его родила, не кто-нибудь.

Зибур тогда тоже будто чувствовал себя виноватым — отводил глаза и тер шею, по сторонам которой у него виднелись два багровых отпечатка. Хонорат иногда думала, что брат очень даже смышлен и не разговаривает просто из вредности.

Девочка зевнула. Несмотря на мороз, на голод, ей все же хотелось спать.

 

— Почему ты не дашь ей умереть?

Будь эта фраза произнесена голосом, она бы эхом отразилась от стен и потолка башни. Но слова, сказанные цветовым языком, в лучшем случае отсвечивали в зеркале.

В каменной комнате не было зеркал. Шерн, только поднявшийся по ступенькам из подвала, увидел лоб своего сородича случайно. Он даже не был уверен, что вопрос был задан ему, а не просто в пустоту, но сердито ответил:

— Их надо учить. Она должна смириться и рожать нам рабов.

— Она не смирится, — лоб собеседника мерцал серыми оттенками, только ими, не мелькал ни один цветной тон — и нельзя было понять, какие эмоции испытывал говорящий. — Ты зря тратишь время и силу рук. Отпускать ее нельзя, да и бессмысленно — ее убьют свои же.

— Пусть убивают, что нам за дело до их возни, — ответ светился синеватыми раздраженными тонами.

— Похоже, что тебе есть дело, Граний. Иначе бы ты не преследовал людей так ожесточенно.

— Тебе, похоже, тоже есть дело, — Граний раскинул черные крылья и вперился в лоб собеседника всеми четырьмя широко распахнутыми глазами. — Не знал я, что храбрый воин может так измениться из-за какой-то суки.

— Просто я уважаю доблесть, даже если тебе это кажется глупостью и упрямством.

— Я не об этом отродье, что валяется в подвале. Я о той рыжей суке, что ты приволок с собой из-за моря и нянчишься с ней, как с дитем.

— Мой каприз, как мыслящего существа и вершины творения природы, — оранжевые саркастические нотки мелькнули в ответном мерцании. — Я могу себе позволить?

— Можешь, что угодно можешь. Только и я могу тебе высказать свое отношение. Люди должны знать свое место, а щенок этой суки, например, все время болтается без толку, ты разрешаешь ему не работать. Или это плен тебя так изменил?

Собеседник, который все это время стоял, опершись о колонну, слегка пошевелился, плотнее запахиваясь в крылья, как в плащ.

— Не думаю. Просто я лучше тебя знаю, что такое унижение, боль и потери.

— Не выпячивай своих потерь, Авий, — лоб Грания светился ненавидяще узкой зеленой полосой среди разливающегося алого моря гнева. — Думаешь, ты один пострадал? Посмотри в окно! Видишь земли за краем гор? Это был наш край, вся Луна была наша — и откуда-то на наши головы свалились эти псы и расплодились хуже насекомых! Ты забыл войну?

— Я в эту войну потерял родителей и нареченную. Ты родом с гор и…

— Мой брат, — у Грания вместе с обычными цветными словами вырвалось шипение. — Мой брат, который вместе со мной в первых рядах защищал этот город. Да, у него были странные идеи и мы с ним не ладили, но когда его у меня на глазах застрелил своей огненной стрелой тот долговязый пес, это был перелом! Именно тогда я понял, что ничего! Никогда! Им не прощу! Что кожу с них со всех заживо содрать будет мало!

Граний замолчал, будто выпустив разом из легких весь воздух. Устало промерцал:

— Пусть ублюдок этой рыжей суки на глаза мне не попадается.

— Не попадется, — заверил Авий вслух, потому что Граний уже отвернулся. И вздохнул — слишком у многих мальчишка путается под ногами, но не запрешь же в комнате такого шустрого детеныша. Надо придумать, чем бы его занять…

 

Хонорат проснулась снова уже настоящим утром — когда в их землянку затек ручеек талой снеговой воды. Девочка быстро вскочила. Она и так чувствовала себя ужасно неопрятной, и перепачкаться в жидкой грязи ей совсем не хотелось. Зибур завозился и заныл, не желая просыпаться. Мать уже встала и ушла куда-то — Хонорат с тоской подумала, что до завтрака еще очень далеко. Было светло, но сыро и холодно, а еду приносили только поздним утром, по подсохшим тропинкам. Тогда же можно будет и искупаться в озере, если, конечно, крылатые господа не заставят ее выполнять какую-либо работу.

Крылатыми господами их звали выворотни. Когда приносили еду, когда отдавали приказания — вот, мол, это вам от крылатых господ, суки. Или: крылатые господа распорядились… Хонорат тоже называла так про себя этих существ — уж очень жутко ей было произнести даже мысленно слово, в котором соединялись шипящий звук злобы, яростное рычание, холодный высокомерный прононс, напоминающий о боли, страхе, гибели. Это коротенькое слово ш-е-р-н…

Хотя они тоже были разными. Если Хонорат попадалась на глаза господину Гранию, он обязательно отправлял ее таскать тяжелые ведра с водой или отмывать котлы (не надо думать, что, работая на кухне, можно было перекусить объедками — в свою пищу шерны добавляли такое количество специй, что от нее тошнило даже очень голодного человека). Но некоторые другие шерны проходили мимо Хонорат, видимо, считая ее слишком маленькой и слабой. Тогда она получала в свое распоряжение несколько часов свободы — можно было гулять по котловине, только близко к крылатым господам и выворотням не подходить, купаться в горном озере, играть с другими ребятишками.

Хотя с компанией ей, конечно, не везло. Девочек, кроме нее, было всего две — и обе старше дней на десять, так что их практически всегда угоняли на работу с самого утра. Мальчики же были вроде Зибура — младше ее, хоть рослые и сильные, вредные и глуповатые, затевали драки на ровном месте. Они ведь были не настоящие люди, как говорили женщины. Неужели все мальчишки такие?

Хонорат вспомнила мальчика, с которым познакомилась вчера, и ей стало чуточку веселей. Он казался не злобным, правда, общался с ней с некоторой опаской. Но потом они разговорились, он рассказывал интересные, хоть и непонятные вещи. Получалось, он жил не в женской общине, а в городе на скале, куда Хонорат попадала только, когда ее загоняли на работу. А еще он был симпатичный. Может, он и сегодня придет?

Хонорат с тоской вспомнила, какая же она грязная, со спутанными волосами, в измявшейся за ночь одежде. Нет, пусть лучше он появится попозже.

Зибур окончательно проснулся и заорал. Он был голоден. Хонорат попробовала сунуть ему свернутую тряпку, в которую когда-то был завернут сухарь — но мальчик выплюнул эту