размашисто поставила подпись.

— Матт, — сказала она вдруг, — а ты молодец. До тебя у меня была дамочка-секретутка, именно что секретутка — на родном языке ухитрялась писать безграмотно. А ты даже родился черт знает где — и в деловых бумагах у тебя ни одной ошибки.

— Это вы сами определили, что ни одной ошибки? — спросил Матарет с еле уловимой иронией.

Аза расхохоталась.

— Ну и хам ты, дружок. Конечно нет, с меня хватает того, что я пою без ошибок. Ладно, на сегодня все. Хотя постой…

Матарет ждал. Аза размышляла, на щеках ее снова выступил легкий румянец. наконец, решившись, она тряхнула головой.

— Позвони на Варшавский авиационный, в экспериментальный цех — или как там он теперь называется? Там должен еще храниться заказ Яцека. Я узнавала, цех во время бардака не разнесли, его машина цела, они выполняют еще законы, идиоты — а по закону такой крупный заказ хранится десять лет, только потом его утилизируют. Позвони и скажи, госпожа Аза перекупает. Все положенные просрочки я оплачу… Что с тобой?

Матарет внезапно рухнул на колени и сжал в ладонях холеную руку певицы.

— Госпожа!

— Да что с тобой? — Аза попробовала отдернуть руку, но Матарет не выпускал ее, прижимал к губам и повторял срывающимся голосом:

— Госпожа…

Аза почувствовала, как кожу запястья обожгло горячими слезами. Не без труда она освободила руку и встала, повернулась спиной к сжавшемуся комочком на полу Матарету и подошла к окну.

Вечерело. Между домов садилось солнце; золотисто-алое, оно заливало лучами чистый, без единого облака, сказочно-синий небосвод. Только на востоке виднелось удлиненное светлое пятнышко, серебристый отблеск вечного спутника Земли.

— Удивительно, — сказала Аза, доставая портсигар. — Разве ты сам не говорил, что на Земле в сотни раз лучше жить, интересней, богаче? Разве ты не рассказывал, какая бедная и нищая твоя Луна? У нас хоть нет этих самых, крылатых уродов — как ты там их называл? И от одной тени надежды, что можно полететь на полумертвую планетку, ты впадаешь в истерику. Что хорошего тебя там ждет, на этом серебряном небесном блюдце?

Закурив, она смотрела в окно, то ли ждала, то ли не ждала ответа. Матарет поднялся, отряхнул одежду. Слезы на его щеках уже высохли, только глаза еще блестели.

— Родина, — просто сказал он.

 

========== Не изменяя надежде. Хонорат ==========

 

Хонорат разбудил холод.

Долгая лунная ночь еще не кончилась. Далеко за краем гор небо посветлело, в землянке, где Хонорат с матерью и братом устроились на ночлег, тьма понемногу рассеивалась. Если случайно проснуться в полночь, невозможно разглядеть собственную руку, даже поднеся ее к глазам, сейчас же Хонорат, помахав перед лицом ладонью, увидела очертания пальцев. И еще пар, идущий изо рта — настолько морозным был воздух.

Хонорат завозилась, натягивая на себя тряпичное одеяльце, от которого, правда, было мало толку. В итоге она несколько раз нечаянно пихнула Зибура. Брат проснулся сразу, не захныкав, как дикий зверек. Хонорат увидела, что в темноте блестят его глазенки и предупредительно выставила руку. Зибур был младше Хонорат, не говорил, но был силен, сильнее ее, и способен быстро разозлиться. Вот и сейчас он замахнулся ручонкой, свирепо сверкая глазами. Но Хонорат была наготове — она оттолкнула мальчика и предупредила громким шепотом:

— Вздумаешь щипаться — выпихну на снег.

Зибур зло оскалился, но драться не решился — знал, что сестра выполнит свою угрозу. Попятился, собираясь снова подползти к матери под бок и доспать остаток ночи. В это время раздался отчаянный крик. Зибур и Хонорат разом вздрогнули, и, забыв распри, прижались друг к другу.

Крик повторился, страшный, протяжный, рвущий за душу. Зибур сморщился, намереваясь зареветь. Хонорат быстро прикрыла ему рот ладошкой, чтобы брат не разбудил мать.

— Тихо!

Зибур подвывал, укусил сестру за ладонь, сучил ногами, но в полный голос все же не заплакал. Однако мать проснулась, проснулась от третьего вопля.

— Хонорат! — мать резко села, увидев, что с детьми все в порядке, успокоилась. Но крики снова повторились и теперь уже не прекращались, повторяясь через каждые несколько секунд. Одновременно послышались гортанные низкие голоса, говорящие на непонятном языке, звук хлопающих крыльев — и Хонорат сжалась, готовясь ощутить подзатыльник или удар током от холодной шестипалой ладони. Мать шикнула на детей и тоже затаила дыхание.

Но крылатые господа к их землянке не пошли. Голоса и крики стали удаляться и наконец смолкли где-то в стороне центральной скалы. Тогда мать перевела дух.

— Руту потащили, проклятые, — прошептала она, гладя жесткой рукой Хонорат по голове. — Бедняжка ты моя, бедняжка. Что будет, ой, не дай Земля дожить, — и заплакала. Хонорат тоже начала всхлипывать, и мать, видя это, постаралась успокоиться.

— Ну что ты, что, — она убрала прядь волос, свесившихся девочке на лицо. — Разве ты не помнишь, такое уже бывало — дней пять или шесть назад. Спи, далеко еще до рассвета.

Хонорат съежилась под боком у матери, рядом посапывал уснувший Зибур. Девочка пыталась вспомнить, правда ли несколько дней назад она уже просыпалась от таких криков. Полгода — большой срок, когда тебе от роду всего-то пять лет. Или шесть — Хонорат не знала точно. Иногда она путала кошмары с явью, иногда вспоминала невероятно светлый и яркий сон — равнина, длинный пологий берег, огромные волны, набегающие на песок, вокруг люди — такие высокие, что приходится задирать голову, чтобы увидеть их лица, и она, Хонорат, ковыляет по зеленой траве, спускаясь к воде, а какой-то человек, непохожий на мать, с волосами на лице, вдруг подхватывает ее на руки и подбрасывает вверх — к самому солнцу. Хонорат как-то пробовала допытываться у матери, сон это или нет, но та только разрыдалась, прижимая дочь к себе — и ответа Хонорат так и не получила.

Мать вообще часто плакала. Женщины, которых знала Хонорат, делились на два типа — одни проливали горькие слезы по любому поводу, другие — их было значительно меньше — вели себя чересчур спокойно. Даже от боли не кричали. И о детях своих не заботились, не любили их, в отличие от матери Хонорат. Та, хоть и покрикивала на Зибура, иногда прижимала его к себе и ласкала, а увидев, что на нее смотрит Хонорат, говорила, будто извиняясь:

—