========== Поворот… ==========

От края до края небо в огне сгорает,

И в нем исчезают все надежды и мечты…

Открывать глаза было тяжело. Как будто веки забыли, как это делать, и теперь каждое микро-движение мышц давалось с огромным усилием. Темнота в целом его устраивала, вот только она не давала ясности, не давала никакого удовлетворения. А он не из тех людей, кто любил оставаться в неведении.

Кстати, а кто он?

Мозг в голове по ощущениям совершил кульбит вокруг себя, вызвав очередной спазм, и от боли он застонал, привлекая к себе внимание. Очевидно, что он был в больнице, это и тупому лесному ежу понятно, только вот где он и почему он тут оказался? И кстати, главный вопрос оставался без ответа, и мысль, что он не помнил самого важного — его имени! — долбила прямо в затылок, ухудшая и без того не самое радужное состояние.

— Вы помните? Помните, кто вы? — уточнил голос на ломаном английском, и он поморщился. Но нельзя было сказать точно, от явного европейского акцента или от фонарика, что светил в глаза, но прямо в душу.

— Серкан… Серкан Болат.

Вот кто он. Успешный турецкий архитектор, завидный стамбульский холостяк и заноза в заднице Каана Карадага. Что ж, одним вопросом стало меньше.

— Вы помните кого-нибудь из своих близких? Кому сообщить о вашем состоянии? — продолжал все тот же голос после традиционной тирады, что он в больнице, и ему не нужно беспокоиться («беспокойство», если это не касалось работы, отсутствовало в его вокабуляре как данность, но голосу это, естественно, неизвестно).

— Айдан Болат, — начал перечислять мужчина, — Альптекин Болат.

Внезапно одно из имен пронзило его сознание стрелой. Селин. Она же волнуется за него, наверняка места себе не находит. Можно было бы назвать ее имя и оставить врачей разбираться с женской истерией, но он решил, что его матери будет с них достаточно. А может быть не по этому… Закрыв глаза, он немного напряг свой мозг (который, похоже, просто атрофировался — с каждой операцией мысли светлели и прояснялись) и вспомнил заветный номер.

— Вы можете дать мне телефон? Хотел бы сообщить своей девушке об этом лично.

Голос — вернее, его владелец, выключил фонарик, явив наконец-то молодую девушку в белом халате. У нее были каштановые кудри, карие глаза, и буквально каждый ее жест, вплоть до нахмуренных бровей и легкой дрожи длинных ресниц, вызывал в нем чувство стыда, беспомощности и… боли в груди. Там, где, вроде как, если его не подводят знания по анатомии, находилось его сердце.

— Я бы вам не рекомендовала, но…

— Мне нужно, — прохрипел он, схватившись за левую сторону грудной клетки. Врач нахмурилась еще больше.

— Хорошо. Но сначала вы пройдете полное обследование, в том числе, и кардиологическое.

Селин в трубке долго не отвечала. Сначала просто его откидывало на автоответчик, а затем она сама начала сбрасывать звонки. Он ее не осуждал — в конце концов, как ему рассказали врачи, он попал в авиакатастрофу и долгое время был в медицинской коме. Очевидно, госпожа Атакан, как пиар-директор его компании, справляется со шквалом звонков и морем репортеров, которые только и искали возможности найти у Безупречного Болата хоть какой-то изъян. Зная нрав стервятников из турецкой журналистики, он мог предположить только одно — на его исчезновении точно станут спекулировать, предрекая конец «ArtLife».

Ну уж нет.

— Алло, на связи Селин Атакан.

— Селин… — начал он, не зная как продолжить. Он много чему был обучен, но навык «сообщать о том, что ты жив» точно не был в учебном плане лондонского пансиона. — Я… я в порядке. Относительно.

Судорожный вздох из трубки.

— Я рада за тебя, конечно, но не понимаю, почему это все еще должно меня как-то касаться.

Странно.

— Разве в новостях еще не было ничего о крушении? Мне сказали, что прошло довольно много времени, и…

— О боже! — воскликнула девушка. — Крушение на стройке? Вы с Энгином в порядке? Сильно травмировались? Ужасно, я в этой Дании как в изоляции какой-то — новости не читаю, потому что… — девушка внезапно неуверенно споткнулась, не желая продолжать предложение.

— Дания? Мы сотрудничаем с датчанами? — он постарался напрячь свою память в поисках воспоминаний, но голова отозвалась болью, вызывая еще один мученический стон.

— Мы? — Селин замолчала вновь, а затем быстро, но понятно пробормотала: — Я ведь больше не работаю в «ArtLife», Серкан.

Повисла тишина. Он снова попытался напрячься, попытался вспомнить, но пустота, красная пелена перед глазами и боль.

— Селин, мне нужна твоя помощь, — прошептал он, жмурясь. В происходящее слабо верилось бы, если бы не распространяющееся по всему телу неприятное чувство онемения.

— Ты сообщил Эде?

— Кому?

— Подожди, так ты что, и невесту свою не помнишь?

Невесту?!

Селин восприняла его ошарашенное молчание за утвердительный ответ. Вздох.

— Передай трубку врачам, чтобы мне объяснили, где ты находишься. Я немедленно вылетаю.

***

Днем во рту сухо, словно вода испарилась из тела, оставив безжизненную сухую губку на месте костей и мышц. Но впитывать нечего и неоткуда, вокруг — безжизненная пустыня, где ветер сбивает тебя с пути и заметает следы каждый день, не оставляя шанса ни на что. Выживание? Это пока что не цель и не смысл, главное — найти дорогу.

Ночью отмирают конечности, отмерзая под ледяными песочными бурями, и в такие моменты начинаешь мечтать о дневном жаре, отчаянно пытаясь согреться. Но не из чего сложить костер, нечем зажечь огонь, приходится ежиться под остатками одежды и молиться — впервые в жизни он начинает молиться — что за все часы без солнца он не умрет. Ведь он еще не вышел на дорогу.

Он бредет вверх по огромной песочной дюне, чтобы к вечеру достигнуть вершины, а утром обнаружить себя у подножья. Бесполезный путь, который необходимо продолжать, когда днем он сгорает дотла, а ночью замерзает в лед, когда вокруг ни единой пещеры и ни одного оазиса с влагой.

Надо идти дальше. Но кому это надо?

***

Когда он в следующий раз открыл глаза, в кресле посетителей спала