продолжила: – Жили в лесу, молились колесу. Про Чудь-то много разговора всякого ходит…

– Расскажите, баба Люба! Если уж я вепса, по вашим словам…

– Добро, Оксанка, только ты на печку давай забирайся, грейся, да оттуда слушай…

Она накрыла ее одеялом, поправила подушку, и полилась, словно кружево, ее распевная вологодская речь…

В стародавние времена, сказывали, крутой холм был в местах этих, на том холме справляли обряды божествам древним, а за форму диковинную прозвали Череп-холм. А потом у подножия селиться стали, весь возникла, и вышла Черепа-весь – селение у Черепа по-иному. Отсюда и название теперешнее – Череповец, ты же оттуда приехала? Так вот, справляли там люди древние праздники свои. Не смотри так, матушка, никакого страху там сроду не было, только добро. Оттого и селились люди вокруг такого места. Поняла? В плохом-то месте никто жить не сможет. Люди те, что вокруг жили, обладали знаниями большими, волшебными, и умениями диковинными славились, да так, что со всех ближних краев другие племена диву давались. И называли чудесной жизнь их, а самих селян череповесских пошло обыкновение величать чудью. Внешне были они обычные – невысокие, крепкие, здоровьем отличались хорошим, нравом веселым. А глаза их были либо серые, либо зеленые, да такие светлые и чистые, аккурат как небо северное. Так и жили да горя не знали долгие века, и слава о них далеко за реки и горы шла, пока однажды не пришел к Череп-холму из дальних земель Белый Царь с намерением Чудь себе в услужение получить – ведь владели чуди волшебством невиданным. Не один пришел, а с войском великим. Но на то она и Чудь, что наперед все знали, и к приходу врага вырыли дивьи люди под землей ход, да и пошли под землю один за одним, а войско Царя Белого пустилось за ними. Как последний воин скрылся, по велению чудскому завалил огромный валун вход, и стала земля эта для войска всего приютом последним. А Чудь-то жить где угодно могла, посему и решили больше на землю не ходить, зависть не будить. Остались под землей, в своем подземном царстве. Где и поныне живут. А в местах этих и по сей день часто видят их, видать, выходят на свет Божий…

– …А у народов, что в Белозёре живут, нет-нет да и встретится потомок чуди белоглазой, совсем как ты, Оксанка…

Оксана проснулась только к полудню следующего дня от восхитительных ароматов – баба Люба только что достала из печи пирог и заварила душистый чай с мятой. В окно светило яркое солнце, свет рассеивался по избе, играя на кружевных занавесках. Душу Оксаны заливала радость от того, что вчерашний кошмар обошел ее стороной, и переполняла благодарность к этой маленькой старушке.

– Вставай, вставай, внучка, за тобой Степаныч приехал. Прибегал уже. Так и думал, что у меня ты. Извинялся, говорил, деньги вернет. А ты, Оксанка, приезжай ко мне летом, – напутствовала ее Баба Люба, – по теплу можно по соседним деревням поездить, стариков поспрашивать, найдешь могилки-то. Авось и избу найдешь, первый шаг-то уже есть…

Они обнялись, и Оксана заспешила к ожидавшему ее Лешему. Он стоял, опершись на «Уазик», который из-за слоя засохшей грязи выглядел огромной глиняной игрушкой.

– Михална, прости… – виновато забубнил он, – видать, бес попутал! Свойник как достал связку карасиков – один к одному, золотенькие, Михална, грех не попробовать. А потом всухую, что ли? Ну вот, маненько, гхм… Давай деньги верну?

– Да что уж… – У Оксаны было отличное настроение, и она решила ничего ему не выговаривать. Кроме того, по выражению глубокого страдания на лице, поняла она, что возвращать-то ему нечего. – Поехали! Хорошо, что я билет от Череповца заранее не брала.

После вчерашней непогоды светило теплое, почти летнее солнце, деревья горели всеми оттенками красного и желтого, а на небо словно набросили ярко-синий шелковый платок. Необъяснимый, волшебный, родной край! Оксана улыбалась, в который раз повторяя про себя, словно молитву: «Приеду еще, непременно, после холодов. И разузнаю все подробней, дорогая Янголохта!» В руке ее лежала фотография прабабушки Анны. Бумага почти полностью размокла под давешним ливнем, и от нее осталась лишь центральная часть. На нее смотрели глаза, светлые и пронзительные, но они больше не казались Оксане строгими.

– На, Михална, тебе в качестве компенсации, ну и на память, – Леший протянул ей связку сухих янтарных рыбешек, – а бабанька-то права, ты вепса и есть!