Михаил Каришнев-Лубоцкий Хвалынские истории

Михаил Александрович Лубоцкий (литературный псевдоним Михаил Каришнев‑Лубоцкий) родился в 1948 году в г. Чапаевске Куйбышевской области. Окончил филологический факультет Саратовского государственного педагогического института. Автор книг «Волшебные сказки», «Приключения маленькой волшебницы», «Чародей из Гнэльфбурга», «День рождения домового», «Искатели злоключений», «Обманное колечко» и др. Публиковался в журналах «Мурзилка», «Детская роман-газета», «Странник», «Волга — XXI век», в «Литературной газете» и других изданиях. Лауреат премии журнала «Мурзилка», Всесоюзного конкурса на лучшую пьесу для детей, Всероссийского литературного конкурса на лучшую книгу для детей «Добрая лира», премий имени П. П. Ершова и А. П. Чехова.

Заслуженный учитель РФ. Член Союза писателей Москвы. Ответственный секретарь Ассоциации саратовских писателей. Живёт в Саратове.

Жертва искусства

Летом в Хвалынск, как всегда, нагрянули художники. Хвалынск в наших местах слывёт «второй Швейцарией».

Первых гостей Марья Лукинична проворонила, зато, когда приехали трое бородачей из Питера, она всех троих забрала к себе.

— Дом у меня большой, — сказала Марья Лукинична, — места всем хватит. Хотите — в горнице живите, хотите — в двух других комнатах.

И тихонько пожаловалась на судьбу:

— Раньше-то я постояльцев не пускала, а теперь пришлось: пенсия маленькая, а жить на что-то надо…

Бородатые питерцы дружно поохали, сочувствуя бедной старушке, и тут же выдали ей небольшой аванс.

— Месяц пройдёт — остальное отдадим, — пообещал ей курчавый очкарик. — Кто знает, сколько мы здесь протянем?!

— Обычно до осени живут, — сказала Марья Лукинична, — которые от службы, конечно, свободные.

— Мы не свободные! — улыбнулся очкарик. И, спохватившись, представился: — Фурш Анатолий Яковлевич, инженер-электронщик. А это — мои коллеги: Синцов Гриша и Гергуладзе Автандил.

Так, с разговорами довела Марья Лукинична гостей до своего дома. После небольшого совещания художники решили разместиться в просторной горнице: втроём веселее, да и хозяйке забот меньше.

С рисованием, конечно, в первый день ничего не получилось: пока в баню сходили да пока обедали, тут и день к закату пошёл.

— На пленэр завтра с утра двинем, — сказал Анатолий Яковлевич, — а сегодня лучше выспимся хорошенько.

Поужинали гости и легли спать. И Марья Лукинична в своей комнатке легла.

А утром…

— Братцы! — услышала она сквозь сон удивлённый и вместе с тем радостный голос очкарика Фурша. — Кто в моём альбоме так порезвился?!

Выглянула Марья Лукинична в горницу и видит: сидит за столом Анатолий Яковлевич и альбом огромный листает. А за его спиной другие бородачи стоят и в этот альбом смотрят.

— Это не я! — говорит Автандил. — Ты мою руку знаешь, это не я!

— А я примитивной живописью никогда не увлекался, — шепчет Синцов. — Меня всегда к реализму тянуло…

— Я тоже не рисовал… — Анатолий Яковлевич растерянно посмотрел на Марью Лукиничну. — К вам кто-нибудь вечером заходил?

— Нет. — Хозяйка дома почувствовала неладное. — А в чём дело?

— Да вот альбом мой кто-то разукрасил.

И Анатолий Яковлевич показал Марье Лукиничне забавные рисунки.

На одном из них был изображён смешной старичок с кудрявой бородкой, на другом — красивая лошадь с разноцветными ленточками в гриве, а на третьем — кошка с огромными, как чайные блюдечки, глазами.

— Это — Мурка, — признала хозяйка дома свою любимицу. — Это — Зорька, соседа лошадь. А это… Это я и сама не знаю, что за дедок…

— Рисунки великолепные, — похвалил Фурш таинственного живописца, — их не стыдно и на выставку отправить. Только кто автор? Кто этот загадочный аноним?

Марья Лукинична пожала плечами:

— Сроду у нас никто анонимками не баловался…

Поговорили художники с хозяйкой, поудивлялись да и отправились после завтрака «на пленэр». Забрались на вершину горы Богданихи и стали рисовать эскизы: Автандил — горы меловые, Гриша Синцов — сосны реликтовые, а Анатолий Яковлевич Фурш — Волгу с теплоходами и баржами. Хорошо поработали питерцы, почти до заката трудились.

А утром…

Что такое?! Кто к чужим эскизам свою руку приложил?! У Гергуладзе по горам меловым кони гуляют, у Гриши Синцова из-за сосен реликтовых старички бородатые выглядывают, а у Фурша по реке на плоту старушка плывёт — Марья Лукинична собственной персоной. Плот нарисован маленький, а старушка изображена большая — раз в пять крупнее буксирного катера.

— Это не я… — шепчет Автандил, испорченные эскизы разглядывая. — Вы мою руку знаете…

— И я примитивизмом не увлекаюсь, — вторит ему Синцов. — Я — реалист…

Фурш от художеств странных тоже открещивается:

— Братцы, да чтоб я чужую картину тронул… Да никогда!

Марья Лукинична, узнав про «новую новость», чуть от стыда не сгорела: в её дому — и такие фокусы! А успокоившись немного, решила ночью не спать, а озорника-рисовальщика поймать во что бы то ни стало.

И вот, когда все постояльцы улеглись, устроилась пенсионерка Зотова Марья Лукинична в своей комнатушке под дверями на стульчике. В руки, чтобы зря не скучать, спицы с вязаньем взяла, а на столик рядом с собой термос с горячим чаем поставила. Сидит, носочек вяжет, чаёк время от времени попивает.

Вот час ожидания проходит, вот второй, вот третий… Вдруг слышит Марья Лукинична: зашуршало что-то в горнице. Отбросила она вязанье, со стула вскочила и к постояльцам — шасть!

И на пороге как статуя застыла: прямо перед ней, в лучах света лунного купаясь, сидел на полу коротышка-старичок с курчавой бородкой и что-то старательно в альбоме Фурша фломастером малевал.

— Кто ты, батюшка? — пролепетала бедная старушка, к косяку спиной прислоняясь.

— Я‑то? — переспросил старичок. — А никто.

И, тяжело вздохнув, расстаял в воздухе. А фломастер и альбом взлетели с пола и сами собой улеглись на стол.

Пошатываясь от пережитого ужаса, вернулась Марья Лукинична в свою спаленку. Отпила из стакана остывший чай, на кровать как подкошенная рухнула. «Не иначе как домовой объявился… Ну, теперь пойдёт потеха!..»

Словно в воду глядела пенсионерка Зотова: с той ночи ни ей, ни квартирантам житья не стало. Саму Марью Лукиничну домовой почти не трогал, так, пощекочет иногда под утро или в волосы травинок наплетёт. А вот постояльцам от него досталось побольше: Автандилу он в ту же ночь один ус отрезал, Грише Синцову на одежде все пуговицы оторвал, а Анатолию Яковлевичу Фуршу в