Сомерсет Моэм Пожилая женщина

Выдающийся английский писатель Уильям Сомерсет Моэм (1874–1965) родился в Париже в семье юриста, сотрудника британского посольства во Франции. Когда ему исполнилось восемь лет, у него умерла мать, а спустя два года умер и отец, и мальчик переехал в Англию к дяде, брату отца, и до семнадцати лет жил у него. Моэм рассказал об этих трудных для него годах в своем, пожалуй, самом знаменитом романе «Бремя страстей человеческих» (1915 г.). В возрасте 18 лет Сомерсет Моэм поступил в медицинский колледж, который окончил в 1895 году. Недолго проработав врачом, он решил оставить медицину и полностью посвятить себя писательству. Вскоре его пьесы, романы и рассказы стали известны читателям всего мира. Советскому читателю Моэм известен как автор книг «Луна и грош», «Пироги и пиво», «Острие бритвы», «Подводя итоги» и др.

Сегодня мы представляем читателю не опубликованный ранее на русском языке рассказ «Пожилая женщина».

Рассказ печатается с сокращениями.

Мой друг, Уаймен Холт, профессор английской литературы в одном из небольших университетов Среднего Запада, узнав, что я читаю лекцию в городе неподалеку от него — неподалеку, конечно, по американским масштабам, — попросил меня в письме приехать к нему и прочитать лекцию его студентам.

Он встретил меня на станции, отвез к себе домой, и мы, слегка перекусив, отправились в университетский городок.

После лекции несколько человек пожелали поговорить со мной лично. И вот в комнату вошла женщина и протянула мне руку.

— Как приятно снова видеть вас. — сказала она, — ведь прошло много-много лет, как мы с вами встречались.

Я подумал, что вижу ее впервые. Я растянул свои уставшие, пересохшие губы в сердечной улыбке, горячо пожал протянутую мне руку и задал себе вопрос, кто же она такая, черт побери? Мой друг, профессор, очевидно, догадался, о чем я думаю, потому что сказал:

— Миссис Грин — жена одного нашего преподавателя и сама читает лекции по итальянской литературе эпохи Возрождения.

— Вот как, — сказал я, — это замечательно.

Мне это пока ничего не говорило.

— Вам, наверное, Уаймен еще не сказал, что вы ужинаете у нас завтра вечером?

— Благодарю, — сказал я, — буду рад.

— Нет, это не вечеринка, будут только свои, мой муж да его брат с женой. Я думаю, Флоренция с тех пор совсем не изменилась.

«Флоренция? — спросил я самого себя. — Флоренция?»

Теперь по крайней мере стало ясно, где я с ней познакомился. Ей было уже под пятьдесят, ее тронутые сединой волосы, очевидно, прошли завивку, впрочем, довольно скромную. Ее несколько располневшая фигура была облачена в простое, без всяких вычур платье, которое, как мне показалось, было куплено в каком-нибудь большом магазине. На бледном и ненарумяненном лице светились большие светло-голубые глаза, губы были слегка тронуты губной помадой. В общем, она производила приятное впечатление. В том, как она спокойно и уверенно себя держала, проглядывало что-то материнское, и это мне сразу понравилось.

Когда мы возвращались обратно, Уаймен сказал:

— Джаспер Грин вам понравится — он человек умный.

— Чем занимается профессор Грин?

— Нет, он не профессор, он простой преподаватель, но настоящий ученый. Кстати, это второй муж Лоры, первым был итальянец.

— Да? — Все мои предположения рушились. — Какая у нее была фамилия до замужества?

— Понятия не имею, но, по-видимому, не из громких, — он хмыкнул, — я сделал этот вывод на том основании, что у нее в доме нет ничего итальянского. Представьте себе, нет ни длинного стола из трапезной, ни старинного сундука, ни даже ризы, висящей на стене, что обычно бывает в таких случаях.

После ужина мы выпили по бутылке пива, немного поболтали, и я пошел спать в свою комнату, которая поразила меня каким-то агрессивно модерновым стилем. Я почитал перед сном, потом, погасив свет, спокойно лежал, дожидаясь, когда придет сон.

«Лора? — вдруг прозвучало у меня в голове. — Какая еще Лора?» Я стал вспоминать, перебирая всех, с кем я встречался во Флоренции, надеясь, что при этом всплывет как-нибудь по ассоциации и миссис Грин. Нехорошо, когда приглашенный на ужин не может вспомнить, где и когда он познакомился с хозяйкой. Такое отношение обычно рассматривается людьми как пренебрежение, что, по-моему, вызвано преувеличенным значением, которое мы придаем своей личности, и, с этой точки зрения, конечно, оскорбительно, если вы не оставили по себе никаких воспоминаний у человека, с которым когда-то встречались. Я уже впал в то дремотное состояние, которое предшествует сну, как вдруг освобожденное дремотой подсознание высветило мне, кем была когда-то Лора Грин. Неудивительно, что я забыл о ней, ведь с тех пор прошло уже двадцать пять лет, да и знакомство было шапочным, потому что я тогда недолго пробыл во Флоренции.

Было это сразу после войны^[1]. Ее жених погиб во Франции, и она приехала вместе с матерью из Сан-Франциско, чтобы разыскать его могилу. Исполнив эту печальную обязанность, они решили перезимовать в Италии и остановились во Флоренции. Там собралась тогда довольно многочисленная колония из англичан и американцев. Среди американцев я особенно подружился с полковником Гардингом и его женой. Полковник занимал важный пост в Красном Кресте, и потому ему с женой отвели для жительства целую виллу на Виа Болоньезе, где жил и я по просьбе полковника.

Лора и ее овдовевшая мать, миссис Клейтон, поселились в одном из лучших пансионов и, кажется, ни в чем себе не отказывали. Они приехали во Флоренцию, имея с собой несколько рекомендательных писем, и скоро обзавелись друзьями.

Лоре было тогда лет двадцать пять, и хоть мне уже давно перевалило за сорок, мы познакомились и подружились, но, естественно, близки мы не были. Она не была красавицей в прямом смысле этого слова, но было в ней что-то привлекательное, притягивающее к себе: приятное овальное лицо, впрочем, довольно обыкновенное; большие голубые глаза; черные, как смоль, волосы, зачесанные очень просто на пробор и собранные в узел на затылке; приятная улыбка, обнажавшая белые ровные, но мелкие зубы. Но, наверное, больше всего привлекала в ней легкая грация движений, и неудивительно, что она была — это мне многие говорили — прекрасным партнером в танце. Она была очень хорошо сложена, правда, немного полновата, а тогдашняя мода рассматривала это как недостаток, но я думаю, что это тоже привлекало к ней. В ней странным образом соединились черты мадонны, как на полотне художника эпохи барокко, и чувственность.

Среди ее знакомых итальянцев был один, который упорно добивался ее руки. Я