так, всего вдоволь — нежного запаха цветущих вьюнков, закатного солнечного тепла, стрёкота кузнечиков, бесшабашной силы ветра. Ладонью провести по острым кончикам травинок, ощутить, как покалывают кожу.

Неспешное безразличие облачной пелены успокаивало. По её границе тоже хотелось провести ладонью, как по взбитым сливкам. Или палец окунуть и облизнуть потом.

За моей спиной засыпал город, взбудораженный, но кажущийся сдержанным. Завтра мы будем тянуть жребий. Создатель сказал, что механизм уснул, и он его разбудит, когда мы решим. Если жребий выпадет мне, я отдам его Зеё.

И только голос всё не умолкал, звучал тихо и назойливо:

— Я всегда думал — увлечение. Хорошее, затягивает. Когда пишешь, чувствуешь власть. А потом — восторг, когда герои слушаться перестают. Так набросаешь что-то, один отрывок, второй, нравится, а времени до ума довести нет. Или тупик, когда не знаешь, что будет дальше, и надо бы сесть, подумать, решить… А потом что-то другое приснится или надумается, и хватаешься за то, что кажется интереснее. Я же не знал…

— Теперь знаешь, — сказал я траве, облакам и закату.

Не хотел разговаривать с Создателем.

— А еще усталость. Накапливается и потом держится долго и уходит лишь тогда, когда кто-то коснётся. Чувствуешь себя, словно в облаках плывёшь — не видишь, куда, зачем. Топчешься на месте, заботишься о насущном, а потом вдруг думаешь, что ты сам как недописанная книга. Только твой сюжет двинуть некому, — он помолчал. — Капитан… всё же — как твоё имя?

— У меня нет имени, — ответил я. — И не было никогда.

Он вздохнул:

— Капитан… я не твой Создатель.

Я обернулся к нему.

— Я не уверен, что смогу написать. И даже если напишу — не уверен, что есть смысл. Вы все не мои герои. Но мои тоже где-то… так же…

Странно, я даже ощутил лёгкость. И правоту. Извиняться не хотелось.

— Но я попробую, — пожал он плечами.

— Попробуй, — сказал я.

Скоро наступит ночь, за ней придёт утро, жеребьёвка и томительные три часа, пока он будет пытаться возродить мир, которого не создавал. Мы будем ждать и надеяться, и кто-то один, но точно не я, изойдёт в нетерпении. А надежда может лопнуть, как гнилые паруса ладьи Викинга.

Но вправе ли я лишить кого-то шанса?

А есть ли он, тот шанс?

— Я вот всё думаю — почему ты сюда попал? — негромко спросил я, даже не спросил, а поделился размышлениями. — Ну, понятно, мы, герои недоделанные, но ты-то? Зачем ты здесь?

— Может, всё же есть мировая справедливость? — усмехнулся он. — Или я тоже чья-то выдумка. Или, прекратив создавать, я сам остановился. А ведь покоя не бывает: если не двигаешься вперед, значит, пятишься назад. Разрушаешься. Наверно, так…

Он говорил спокойно и искренне, как бывает, когда осознаешь главное. Как будто тоже сделал выбор. Я понял, что Создатель вспоминал свои недописанные книги, своих героев, и, может быть, прощался с ними: ему ведь предстояло остаться здесь. Он вспоминал их со светлой улыбкой, а я смотрел и словно чувствовал, как крепнут нити, как оживают другие миры.

Он может их оживить, может создать новые. А может потратить единственную возможность на то, чтобы спасти кого-то одного.

Это несравнимо.

— Ладно, — поднялся я, — спать пора. Я пойду, а ты ещё посиди тут, если хочешь. Подумай. Ну и проверь механизм, работает ли. И ещё… напиши всё, что понял. Напиши о себе. Да, так будет правильно. А потом, когда вернёшься к своему электричеству — напиши о нас, обо всех, кого здесь увидел. И, может быть, тогда…

Хотелось хлопнуть его по плечу, но я уже встал, а он сидел в траве и нерешительно трогал пальцами крышку механизма. Хороший парень. Хоть и Создатель.

Я ушёл в корабль, лёг на койку, завернулся в одеяло и слушал пение сверчков сквозь открытый иллюминатор. И мне казалось, различал тихие щелчки клавиш.

Утром на том месте, где оставил Создателя, я нашёл только примятую траву.