расширяться и увеличиваться. Мэдж упала на бок от меня, схватившись рукой за горло, чтобы остановить потоки крови. А она все вытекала и вытекала.

Робби замер на мгновение, переводя взгляд с меня на свою мать. Булькающий звук смерти заполнил комнату. Я сопровождала его хором остатков своего человеческого голоса, крича в агонии.

Робби держал пистолет наперевес, ствол дрожал.

- Ты - дьявол, - сказал он, голос был слабым и отстраненным. - Мама, была права!

Я наблюдала, как каждая моя конечность вытягивается передо мной; слышал звук хлопающей пробки от шампанского, когда мой позвоночник дугой упирался в пол. Мое тело тряслось и менялось на глазах. Оно увеличивалось в размерах, а кожа лопалась и покрывалась слоем шерсти. Звуки в моем черепе были взрывами фейерверков. Я повернулась и увидела Робби, дрожащего как лист на ветру. Он снял маску. По искаженному лицу текли слезы.

- Т-ты убила маму, - сказал он, глядя на пол.

- Я знаю. - ответила я.

- Т-т-ты не человек!

- Ты просто не все понимаешь.

Он вскинул руку с пистолетом. Ярость исказило простоватое, заплаканное лицо. Выстрел был зарегистрирован мозгом, но не боль. Он выпустил в меня шесть пуль. Ни одна не ощущалась против жара исходящего изнутри. Было похоже, что мое тело поглотило и расплавило свинец в моей собственной крови. Робби бросил пистолет и выбежал из домика, оставив меня завершать свой переход к материнству.

Мэдж задыхалась, грудь вздымалась и опадала, как аккордеон. Я наклонилась над ней. Страх затуманил ее глаза, когда она смотрела, как волк, матерый волк, начинает грызть ее лицо. Она даже не дернулась. Ее глаза застекленели. Ее кровь придала мне сил и успокоила моего мальчика. Когда я достигла больше кости, чем плоти, я стряхнула хрящ с зубов и встала, склонив голову, упираясь ею в потолок.

Очередь Робби.

Я выбежала из домика, с воем устремленным в ночное небо, разбудившим спящих птиц, которые закричали в унисон, как тысяча преследующих криков; крики, которые, как я представляла, были обычным явлением на озере, где часто велась охота. Я чувствовала себя сильной, живой, дикой. Ветер донес до меня запах медной проволоки, орехов и спермы. Я следовала за ним сквозь высокие сосны, пока мои волчьи глаза не обнаружили Робби, спотыкающегося на подъезде к кирпичному дому, тому самому, который много лет назад чуть не сжег дотла пьяный мужчина. Он услышал мое приближение и закричал, что я - воплощение дьявола, падшая женщина и другие бранные слова. Он поднял пистолет и не глядя выстрелил. Пули не попали. Он бросил пистолет в меня и забежал в дом, захлопнув за собой дверь. Его панический голос становился все громче за дверью, замки были заперты. Я и не думала входить через парадный вход. Одним быстрым прыжком я влетела в окно. Крики внутри совпали со звоном разбивающегося стекла, когда я ввалилась внутрь. На мгновение началась истерика. Робби бросал вазы, пепельницы, все, что имело вес, и все это отскакивало от моего закаленного черепа, как рис от фаты невесты.

- Господи, избавь нас от лукавого! - кричал он, схватив со стены распятие и прижав его ригель ко лбу. На оливково-зеленых стенах висели фотографии его матери в рамочках. Мэдж и молодой Робби стояли возле белой церкви. Мэдж и Робби возле Ватикана. Мэдж и Робби в маленькой парусной лодке на середине озера.

Он уставился на меня, от непонимания у него отвисла челюсть. Затем он побежал вперед с высоко поднятым распятием. Я провела рукой по его лицу так легко, как конский хвост отгоняет муху. Он пролетел через всю комнату, ударившись о мантию, украшенную старинными фотографиями. На одной из них я увидела мужчину, стоящего рядом с мальчиком. Пьяный мужчина устраивающий поджоги был его прадедушкой. В семье были сумасшедшие. Неудивительно, что они убивают людей в угоду дождям.

Робби содрогнулся от боли и снова поднявшись на ноги бросился на меня, ослепленный дикой яростью. Он приближался стремительно занеся обе руки с крестом для удара. Я вонзила руку ему в открытый живот. Мощная лапа легко прорвала рубашку и вонзилась во внутренности. Его лицо сменилось, от ярости ничего не осталось. Он уронил крест и попытался обхватить мою лапу, чтобы вытащить ее. Я в ответ, легко подняла его с пола. С разинутым ртом, слюна которого капала на мой мех, я увидела, как эти пустые глаза наконец ожили от смерти и замерли. Я швырнула его обратно к стене фотографий, его внутренности все еще были в моей руке. Кровь орошала комнату, стекая ручейком. Я разжала руку и ошметки, вперемешку с кишками, кучей упали вниз.

В этот момент на меня обрушилась новая волна боли. Вода хлынула у меня между ног. Мой мальчик был готов. Я упала на четвереньки, задыхаясь от родовых схваток, которые распространялись от живота к тазу. Я тужилась и тужилась. Я завыла так громко, что фундамент дома задрожал подо мной. Изнутри появилась жизнь. Она пролилась на пол, мокрая, как ягненок. Я наклонилась, откусила пуповину, соединявшую меня с сыном. Я вылизала его дочиста, кожа была цвета яичной скорлупы, крошечные пальчики на руках и ногах крепко сжаты. Затем я прижалась к нему, запах своей матери заставил его слепо потянуться ко мне. Мы были едины, одно целое. Жар внутри утих, сердце замедлилось до естественного ритма. Животное исчезло, пока что.

Я снова извивалась, в то время как мои суставы уменьшались, а шерстяной покров сходил на нет. Я лежала в обрывках одежды, вся в крови и слизи. Дрожащая и измученная. Но при этом самая счастливая на всем белом свете.

Мой мальчик будет расти, понимая эту ночь и то, как его мать сделала все возможное, чтобы защитить его, даже если это означало выпустить в мир ее животную часть. Каждый День матери мы будем бегать по лесу. Мы будем выть, и наши голоса будут слышны на фоне тысячи криков, доносящихся с озера, потому что любовь матери непреходящая, и это мой подарок ему. Сегодня, я подарила миру еще одну жизнь.