не вышло. Начал, не начал… Ничего от того и не терялось и не приобреталось. Но дело было совсем не в потерях и приобретениях. Всё восприятие обстановки и даже всего мира вокруг сводилось у Андрея в сию минуту к нейтральным, можно сказать блеклым ощущениям. Ни жарко и ни холодно, ни весело, но и ни грустно ни в коем случае. Ни так и ни сяк. А вспышка яркого хорошего настроения потерялась где-то у подъезда, или же осталась там, где Андрей ее и нашел.

При этой странности его внутреннего, казалось бы пессимистично настроенного баланса, Андрей являлся человеком жизнерадостным и уже успевшим определиться в жизни с некоторыми важными вопросами. Имея явные художественные способности, даже больше – имея талант писать картины, Андрей отлично разбирался в математике (в алгебре и геометрии на равных) и, не думая о других вариантах, собирался поступать в педагогический институт. Он был терпелив и мог, если оно требовалось, часами объяснять однокласснику, что такое число пи, как с ним работать и для чего оно вообще нужно. Андрей был спокойно терпелив, то есть, когда у него заканчивалось терпение (а закончиться оно может у кого угодно, вопрос времени и обстоятельств), он не вспыхивал в одну секунду, а старался уйти от объекта раздражения или вовсе резко прекращал дело, откладывал его на потом. Он был несколько инертным человеком, плавал в том, что у него было и, что ему нравилось. И в этой его инертности скрывался инстинкт самосохранения. Андрею были совсем неинтересны или казались бессмысленными, а от того и скучными, определенные вещи, ситуации и возможности. Но некоторые его увлечения порою доходили до причудливой странности и были похожи на детские шалости. Впрочем, простительные шалости.

– Ба-аб, подай мне ведро! – прокричал Андрей из погреба.

– А что случилось? – голос раздался совсем близко. Баба Зина, что разомлевши на закатном, но уже не таком теплом солнце стояла возле погреба, вздрогнула. Невольно всем телом напрягся и Андрей, который был уверен, что бабушка ходит где-то по участку и с трудом услышит его.

– Да тут у тебя какие-то полусухие корешки валяются.

– Ах, ты!.. Нашлись!.. – как-то по-быстрому обрадовалась она, – сейчас принесу!.. Сейчас…

Андрей чуть слышно вздохнул и бесцельно, находясь в неспешном ожидании, заозирался по сторонам. Но и полминуты не прошло, он даже не успел о чем бы то не было, пусть бы о самом малом и незначительном призадуматься.

– Андрюш!.. Где ты там?.. Держи.

– И что это за корни?

– Ты аккуратнее с ними. Может быть, еще вырастут.

И… тишина, только воцарившаяся. Но Андрей вдруг понял, что бабушка и не собиралась ему отвечать. От радости, что корешки нашлись и позабыла про вопрос внука.

– Баб, так чего это за корни?

Андрей отдал начинающее ржаветь на сколах эмалированное старое ведро бабе Зине и вылез из погреба. Больше машинально, чем на самом деле это было нужно, отряхнулся.

– Георгины. Я их осенью убрала, а сама забыла куда. Вот, смотри, вот этот должен отойти, вот росток, – увлеченно разглядывала она клубни.

– Этот совсем сухой, – как-то незаметно для себя начал Андрей, – а вот здесь почка зеленая…

Он положил клубень обратно в ведро. Чуть прищурившись, стал смотреть на небо. Вечер был чудесный и не с того ни с сего ему захотелось искупаться. С великим трудом он заставил себя отказаться от идеи пойти к пруду. Погода еще только несколько дней назад стала стабильно теплой, но не жаркой. Вода в пруду была по-весеннему холодной, мутноватой. Андрей знал, что искупайся он сейчас, то скорее всего заболеет, как в прошлом году. Выждать, требовалось выждать. И он, глубоко вздохнув, враз набрался терпения.

– …что за глупость сидит у тебя в голове? Как так могло захотеть купаться, что ты полез в ледяную воду?.. Только лед успел сойти. Я не понимаю… – развела руками Наталья Валерьевна и, сунув кружку с горячим лекарством сыну в руки, вышла из комнаты.

Это было сиюминутное воспоминание прошлогодней весны. Глупая шалость, но и только!..

Бабушка Зина стала сажать цветы. Андрей, спустя несколько минут бесцельного хождения по участку зашел в дом. Он сделал себе чаю и пил его с шоколадным печеньем. Чуть розоватые от заката пышно цветущие ветки вишни смотрели в окно.

Вечер был тихий, из-под каждого куста или брошенной любым предметом тени тянуло ночной прохладой. Некая насыщенность заполняла всю улицу, но не заходила в дом, в котором все было как обычно. Насыщенностью делилась разгулявшаяся во всю весна, насыщенностью этой была сама жизнь. И все тело, а главное голова и мысли в ней становились тяжелыми. Наполненным смыслом и правильным был мир. И лишь немного Андрей чувствовал на себе всю животрепещущую гамму весеннего вечера. Но этой частички ему хватило сполна, чтобы улыбнуться, сидя за столом и допивая чай, уже с охотой отказаться от идеи пойти на пруд.

«Лучше буду рисовать» – подумал он, так и не определившись с тем, что же будет рисовать. Он чувствовал желание взять в руки мягкий карандаш и начать. Он знал, что как только проведет пару линий, то будущая картина тут же начнет вырисовываться у него в воображении. Он сможет словно в замедленном варианте деталь за деталью, штрих за штрихом углядывать ее. Она будет приходить к нему из будущего, жить в его воображении и рождаться на бумаге. Он будет добиваться от нее, чтобы она получалась такой, какой он ее видит, а затем или одновременно, в процессе, будет стараться сделать ее еще лучше.

И было ли тут при чем смелое дыхание весны? Или же Андрей сам пришел к случившимся в его мыслях выводам и желаниям?

Сон первый, который через короткое время совсем позабылся

Полуденное солнце. Золотая осень. На столике в плацкартном вагоне ровно лежит закрытый блокнот. Его однотонная желтая обложка впитывает в себя солнечные густые лучи и от того становиться похожей на первый, самый яркий одуванчик, что суетливо распускается по весне. Блокнот так и светится солнцем, ярким желтым пятном, то и дело бросается в глаза. Он, как и одуванчик, излучает странную волнительную радость. Но с одуванчиком вместе всегда идет весна, и совершенно ясно, от чего хочется улыбаться. А почему блокнот делает настроение таким волнительным просто непонятно.

Вот Андрей сидит, расслабленно облокотившись о перегородку, что отделяет его спальное место от соседнего, и задумчиво смотрит в окно. Там, в окружающем железнодорожный путь пространстве, купается в солнечных лучах буйство красок дикой природы. И столько льется солнца кругом! Даль горизонта теряется в тумане солнечной дымки. И то и дело стайки птиц выплывают из нее и ныряют в близлежащий лес или, наоборот, вылетают из леса, бросаясь прямо в туман.

Андрей