Редьярд Киплинг ( из сборника "Дебет и кредит")
Дом чудес
Новая опекунша из Церковного Совета ушла, просидев минут двадцать. Все это время миссис Эшкрофт говорила с ней так, как подобает солидной, пожилой женщине, которая знавала лондонское обхождение — она жила в кухарках у столичных господ, — и заработала себе на старость пенсию. Тем охотней поэтому она перешла на свой привычный, по-домашнему мягкий сассекский говорок, когда автобус доставил ей новую гостью — миссис Фетли, проехавшую в этот погожий субботний мартовский день тридцать миль, чтобы навестить подругу.
Они дружили с самого детства, но в последние годы судьбы их разошлись, и встречались они редко. За месяцы разлуки так много накопилось у обеих на душе, так много разных нитей нужно было распутать и связать, что подруги долго не могли наговориться.
Наконец миссис Фетли достала мешочек с разноцветными лоскутками — она собирала из них одеяло — и устроилась на кушетке у окна, выходившего в сад, за которым внизу, в долине, виднелось футбольное поле.
— Почти весь народ в Буштае сошел, — сказала она. — На футбол ехали. Так что последние пять миль не к кому и прислониться было. Ох, и растрясло ж меня!
— С тобой и со старой что сделается? — ответила хозяйка . — Кость у тебя как была неломкая, так и осталась.
Миссис Фетли довольно хмыкнула и, приложив друг к другу два лоскутка, оценивающе прищурилась.
— Что правда, то правда, хребет у меня крепкий. А то б давно переломился, считай, лет двадцать назад. Ведь жирка на мне отродясь не бывало. Или забыла?
Миссис Эшкрофт медленно — она никогда не спешила — покачала головой и снова склонилась над своей работой: она пришивала холщовую подкладку к плетенной из тростника корзинке для инструментов.
Миссис Фетли разложила перед собой еще несколько лоскутков, и они заиграли в лучах весеннего солнца, пробивавшихся сквозь листья герани на подоконнике. Некоторое время женщины сидели молча.
— А что за птица ваша новая опекунша? — поинтересовалась миссис Фетли, кивнув на дверь. Она была очень близорука и в прихожей едва не сбила с ног даму из Церковного Совета. Миссис Эшкрофт высоко подняла толстую иглу, выбирая место, куда бы ее вколоть.
— Ничего против не скажу. Одно плохо — новостей пока мало приносит.
— Которая к нам в Кейнслейде х о д и т , — сообщила миссис Фетли, — ей бы только языком молоть. И рта не закроет, все ах да ох, словечка не вставить. Я ее и слушать перестала — про свое думаю.
— Нет, наша не трещотка. Губки подожмет — ну прямо монашенка из Высокой церкви.
— А наша-то замужем. Только это ей не впрок, если правду люди говорят... — Миссис Фетли вскинула остренький подбородок: — У-у, хренобусы чертовы, разъездились! Весь дом ходуном от них ходит!
Облицованный черепицей дом и действительно задрожал, потому что мимо проезжали два открытых сорокаместных автобуса — специальный маршрут для болельщиков на матч в Буштае; за ними пыхтел еще один, местный, — обычный субботний рейс в главный город графства, за покупками; а от одной из переполненных гостиниц, преграждая путь потоку встречных автомобилей, пятилась на дорогу четвертая машина, чтоб присоединиться к процессии.
— Я гляжу, ты от крепких слов так и не отучилась, — заметила миссис Эшкрофт.
— Ой, да что ты! Это я только с тобой волю себе даю, а дома — ни-ни. Разве при внуках можно? Трое ведь их у меня. А ты корзинку кому справляешь, тоже внуку небось?
— Артуру, моей Джейн старшему.
— Да разве ж он где работает?
— Так ему корзинка не для работы, а в лес ходить.
— Повезло тебе: дешево отделалась. У меня так мой Вилли все деньги просит — на эти, как их там, проволоки воздушные. Натянет их во дворе, вместо бельевой веревки, и музыку из Лондона слушает. И я ведь, дура старая, даю ему, даю!
— А он, верно, обещает тебя за это поцеловать, да потом забывает. — горько — себе самой, не подруге, — усмехнулась миссис Эшкрофт.
— Ох, и не говори. С парнями что сорок лет назад, что теперь. Все им отдай, а взамен — ничего. А мы-то, дурехи, им прощаем. Ведь всякий раз ему три шиллинга подавай, не меньше!
— Нынче к деньгам отношение легкое.
— Вот на той неделе, — подхватила миссис Фетли, — дочке заказ от мясника принесли: четверть фунта жира почечного. А она его обратно отсылает, чтоб порубили помельче. Некогда, говорит, самой возиться.
— Так это небось дороже стоит?
— Само собой. А ей, видишь, возиться некогда — в клуб надо идти, в вист играть.
— Ай-яй-яй, надо же!
Несколькими уверенными стежками миссис Эшкрофт закончила пришивать подкладку. Она едва успела закрепить нитку, как в саду появился ее внук, шестнадцатилетний парень, а за ним — и его очередная подружка.
— Ну что там, готово? — крикнул он, подлетел к окошку, схватил корзинку и тут же исчез, даже не сказав спасибо. Миссис Фетли глядела на него во все глаза.
— В лес собрались, на весь день, — объяснила миссис Эшкрофт.
— Ох, чую, — прищурилась гостья, — этот девок жалеть не станет. Ему только попадись. Да на кого ж это, черт, он так похож?
— Будто нас кто жалел. Сами должны уметь за себя постоять.
Миссис Эшкрофт начала накрывать на стол.
— Ну ты, Грейс, умела, спору нет.
— О чем это ты, не пойму.
— Да сама не знаю. Чего-то мне эта вспомнилась, из Рая. Как ее фамилия? Барнсли?
— Баттен. Полли Баттен. Ты про нее?
— Точно, Полли Баттен. Помнишь в Смолдине, на сенокосе, она на тебя с вилами кинулась, что ты у нее мужа отбила?
— А ты забыла, как я ей ответила: «Оставь его себе, так уж и быть, разрешаю?» — с добродушной улыбкой отозвалась как ни в чем не бывало миссис Эшкрофт.
— Разве такое забудешь. Мы все прямо ахнули. Сейчас, думаем, она ей вилами грудь пропорет.
— Ну да, не с ее характером на такое решиться. Это ведь Полли. На словах-то горазда, а вот как до дела дойдет...
— Я так думаю, — сказала, помолчав, миссис Фетли. — У мужчины, если за него две бабы спорят, положение глупее не бывает. Что твоя собака, когда ей с двух сторон свистят.
— Может, оно и так. А с чего ты про старое вспомнила?
— Да все внук твой: я ведь его с малых лет толком и не видела. А тут, смотрю, и голова, и плечи, и ухватки все — вылитый Джим Баттен, будто воскрес. По Джейн- то твоей ничего не заметно, но парень...
— Всякое бывает. И не бойся, нашлись охотники на этот счет посудачить. Своих-то не нарожали.
— Ай-яй-яй, боже ты мой, боже! А Джим-то Баттен в