тaнкe eздит Ельцин

и поёт «Шумeл кaмыш»!»

Я скaзaл: «Он мнe зaплaтит!

До чeго, подлeц, дошёл.

Шлитe «Боинг» или «Трaйдeнт», —

я у них «с умa сошёл»!

Я нa пляж рaзмяться вышeл,

успокоить нeрвный зуд,

слышу, Рaя кличeт: «Мишa,

кaгeбeшники ползут!»

Тут тaкaя злость нaпaлa!

Кинул кaмнeм в них — порa.

Половинa убeжaлa

от громОвого «урa».

Нeт, со мною тaк нe выйдeт,

нaс от мирa нe отсeчь!

В дом вхожу, включaю видик

и зaписывaю рeчь.

«Толя, — говорю я зятю, —

видишь, кaк нaс припeкло?

Если что — сигaй нa кaтeр,

плёнку спрячь и всeх дeлов...»

Кaк дурaк хожу по дaчe,

Буш чeго-то нe звонит.

Взял кровaть, дeтaль смaстaчил,

глядь — приёмник говорит.

Пьeху слушaю, Кобзонa,

порты Диксон и ТиксИ,

но всё большe из ЛондОнa

пeрeдaчу «Би-Би-Си».

Глядь — из туч ныряeт лaйнeр.

Из Нью-Йоркa, из Москвы?

Что жe, встрeтим — я ж нe фрaeр.

Взял топор, a это — вы!

Дaл отбой, скaзaл рeбятaм:

«Отворяйтe воротa!»

Вот и всё. А всeй жe прaвды

нe скaжу вaм никогдa!

 

 

Гурченко

Юрий Михайлович Агеев

Непросто уцелеть на вираже

и быть собой, не пав и не наглея,

но каждый раз, как камень на душе,

когда актёр подходит к юбилею.

У кассы за билетами не бьюсь,

и нынешним театром недоволен,

но Гурченко за то лишь поклонюсь,

что сыгранные роли — сила воли.

За что же так влюблён в неё народ,

хоть слава и любовь непостоянны?

Там, где играют все, она живёт,

почти что выпадая из экрана.

Пусть новый век спешит наоборот

акценты переставить неуклонно,

нет карнавала, да и фильм не тот,

когда в нем не Людмила, а Алёна.

С ролями туго, изредка концерт,

хотя на жизнь такого не хватает.

Лишь стойкость с ней — одна из главных черт, —

она не то, не так ещё сыграет!

Кому — везёт, а кто не в срок ушёл,

кто счастлив только в редкие моменты...

Артиста хлеб и горек и тяжёл,

но скрашивают жизнь аплодисменты.

 

 

Гори, свеча, пока горится...

Юрий Михайлович Агеев

Гори, свеча, пока горится,

для бутафории не стой!

Тебе к лицу в огне топиться,

слезу роняя за слезой.

Тебе за промахи и беды,

за нас молить иконный лик,

жить в дни рожденья и победы,

жить, погибая каждый миг.

Гори, свеча, в еловой ветке,

свети над письменным столом,

гори и грей в тюремной клетке,

гордись печальным ремеслом.

И мы, похожие на свечи,

исходим, плавимся и ждём,

когда же разум человечий

взметнётся истины огнём?

 

 

Пока не вышел сигаретный запах...

Юрий Михайлович Агеев

Пока не вышел сигаретный запах,

давайте вспомним, не стремясь ко дну,

о временах, когда ловили запад, —

«Свободу» и «Немецкую волну».

В каютах комнат, в кухонном подполье,

под кофе и солёный анекдот,

делились мы надеждами и болью,

и ёжился сконфуженный сексот.

Хотя в шеренгах не носили знамя,

и баррикад ни с кем не возвели,

мы согревались тем, что правда с нами, —

грядущие хозяева Земли.

Мы строили сознание друг друга,

освобождаясь правдою от лжи,

а в общем жили весело, хоть туго,

предпочитая речь, а не ножи.

Не стали мы творцами суесловья,

не окропили кровью дел земных.

В Россию верим с болью и любовью,

и за неё скорбим в краях иных.

 

 

Словом, - не оружием!..

Юрий Михайлович Агеев

Словом, — не оружием! —

век проев до дыр,

взяли и разрушили

свой привычный мир.

Так вот перестроились, —

доводы нашлись, —

зря поперессорились

и передрались.

Может быть, лукавили

в чём и где-нибудь...

Жили мы неправильно,

но не в этом суть.

Грош цена идеям и

мужеству сердец,

если очерствели мы

с этим всем вконец.

Я живу надеждами,

боль души тая:

кто же вы и где же вы,

верные друзья?

 

 

 

Алла Демидова

Юрий Михайлович Агеев

Подобно птичьей перебранке,

шёл слух грозой дворов глухих:

звезда неистовой Таганки

приехала читать стихи.

Как весть о близости потопа,

добыча для ушей и глаз,

по городу катился ропот,

а знать толпилась возле касс.

Авто, сметая тротуары,

к бордюрам подлетев впритык,

распугивали «русских старых»

под магнитол победный крик.

Спешили, как на шум скандала,

оставив все свои дела,

превысив поместимость зала.

и, наконец, она вошла.

Строга, стройна, всё та же чёлка,

нестарый вид, скептична речь,

взгляд, испытующе и колко,

партер успел уже обжечь.

Откашлявшись, полушутливо,

ответила о том, о сём,

затем с листа, неторопливо

вошла в стихи, дыша стихом.

В партере вытянулись лица,

умолкла речь, и блеск померк.

Слегка простуженная чтица

вела из пропасти наверх.

Бросала в трепет ненароком

иных голосовая медь,

и даже Блок звучал упрёком

тем, кто пришёл сюда глазеть.

Лишь стихла речь, как звук аккорда,

вослед