священника.

Джордж спокойно и без возражений выслушал Отца Редгрейва, но небрежно отмахнулся рукой – было видно что ему в общем-то всё равно.

Я был согласен с отцом Редгрейвом, но ничего не сказал в тот момент. Не то чтобы я когда-нибудь желал Джорджу страданий или тягот страшной войны, но ему определенно не хватало серьёзных испытаний и уроков в жизни.

Томление и нега в беззаботной роскоши обеспеченной жизни, пока его властный дядя вылепливал из него очередного амбициозного сноба для входа в конклав финансовых магнатов и надменных самонадеянных политиков – именно это не позволило Джорджу получить и усвоить обычные, но самые важные уроки в своей жизни.

Эта поездка и все простые добродушные люди, которых я встретил среди рабочих и инженеров помогли мне стать куда более открытым и лёгким в общении. Но Джордж считал их неотесанными, примитивными и наивными простаками.

Банально, но как и большинство агрессивных и движимых своими целями людей, стремящихся к высокому успеху, богатству и власти, Джордж ценил прежде всего качества, необходимые для достижения именно этих целей.

И за три месяца, что мы были порознь, пока я и Алек посещали геологоразведочные и горнодобывающие предприятия на юге, Джордж Каннигем похоже получал свои серьезные 'уроки' в практике на Уолл-стрит: как следует правильно и экономично вымостить дорогу к вершине желаемого успеха трупами своих поверженных оппонентов. Он стал более решительным и устремленным к своей цели, жестким и куда более презрительным к людям чем раньше. L'ame calleuse ⁸. Метаморфоза уже почти завершена. Я вздохнул.

–– Однако, падре, какое отношение тот человек имеет к нашей беседе? – спросил Питер Крэнстон вялым голосом и безо всякого энтузиазма, пытаясь просто сгладить неловкую паузу в разговоре.

Видимо Крэнстон быстро осознал выгоду от возобновления общения с Джорджем и теперь всячески подмащивался и подлизывался к нему, для чего ему приходилось выползать из угрюмой летаргии гораздо чаще чем раньше. Мне было интересно, и как такой вялый и апатичный человек как он, будет действовать под большим давлением и в быстром темпе выбранной им профессии?

Отец Редгрейв пожал плечами.

–– Этот человек, безусловно, очень хорошо осведомлён. Возможно, далеко за пределами тех границ познания, к которым мы сами когда-нибудь сможем приблизиться. В том числе и лучше чем кто-либо из нас он знает различные метафизические, эзотерические и оккультные вещи, о которых мы говорили. Я познакомился с ним много лет назад на Востоке, где в то время располагался мой батальон. Он помог мне в одной серьёзной проблеме. Я тогда еще не был армейским капелланом. Он…

Патер запнулся на несколько секунд и вздохнул.

–– … вызволил меня из тяжелой и опасной ситуации. Мы стали если не друзьями, то хорошими приятелями. С тех пор наши пути пересекались несколько раз. Всегда в довольно необычных обстоятельствах. Очень неординарный и удивительный человек! Я сам случайно встретил его только вчера вечером здесь, на судне, но он всё время занят.

Затем Отец Редгрейв ухмыльнулся и воздел указательный палец правой руки.

–– Однако он не одобряет светскую беседу, пустую болтовню и непродуктивные размышления. Похоже что сейчас он свободен от своих дел. Я приглашу его и если вам удастся убедить его присоединиться к этой беседе, тогда… – капеллан неопределенно повел рукой, встал и отправился к стойке бара пригласить таинственного учёного к нашему столику.

Дональду Редгрейву было около пятидесяти лет или чуть больше, но часто он вел себя просто несерьезно как легкомысленный мальчишка, и конечно слишком уж игриво и беспечно для священнослужителя. Крайне сомнительно чтобы церковь вытерпела такого веселого и резвого священника как отец Редгрейв в любом из своих приходов. И только служба капелланом в армии, со всей военной спецификой и суровостью быта, позволяла ему сохранить некоторые мирские вольности, легкомыслие в речи и слишком уж дерзкое отношение ко всему. Но, несмотря на это, я не мог избавиться от ощущения что уже близок тот день, когда он совсем оставит службу священником.

Джордж проворчал что мы уже сплошь охвачены восторгом от предстоящей встречи с великим гуманистом и гением сродни титану эпохи Возрождения, который непревзойденным сиянием своего могущественного интеллекта вот-вот осветит нам путь в густой тьме невежества. Но наше ожидание затянулось. По-видимому, вырвать этого "титана" из цепкой хватки Сэра Перси оказалось не так просто. Едва ли ожидая чего-либо толкового от всей этой затеи, Джордж тем не менее отклеил себя от кресла и направился к бару на помощь отцу Редгрейву. Вскоре они вернулись в сопровождении мужчины.

Обрадованный капеллан представил нас, и мы обменялись несколькими стандартными приветствиями и любезностями. Это был высокий мужчина лет сорока с небольшим, с небольшой проседью в волосах, с простоватым и слегка вытянутым лицом, но с правильными классическими чертами, и не темнокожий, как я подумал сперва, а просто сильно загорелый, как будто он провел много месяцев в тропиках или даже жил там постоянно. Неравномерный загар на его лице свидельствовал о том, что он не так давно сбрил усы и бороду.

Он держал себя очень прямо, но пружинисто как военный офицер или тренированный спортсмен. Я ещё подумал, что он слишком уж атлетичен для ученого и хилого книжного червя, которого мы ожидали увидеть. Его ленивые и сдержанные движения были движениями сильного мускулистого человека, сохраняющего свою энергию для более важных дел.

Пристальный и проницательный взгляд голубых глаз обладал каким-то гипнотизирующим, но неприятным для меня эффектом. Царящие в них неестественный холод и отстранённость производили отталкивающее впечатление. Но за этим холодным взглядом ощущалась скрытая сила, и я даже подумал что пожалуй такой взгляд мог бы погасить чужую вспышку гнева и раздражения, охладить чрезмерный пыл, или даже остановить человека.

Его зеленовато-серая одежда была опрятной и хорошо сшитой, но архаичной и несколько театральной, как если бы он оделся на бал-маскарад. Или же это просто был его осознанный выбор – эксцентричный каприз и его личная атака на окружающую банальность. Его английский язык был хорош и лишен типичной нарциссической напыщенности, часто присущей красноречию ученого, и именно которую я и ожидал услышать после похвал отца Редгрейва. Я не уловил в речи доктора какого-либо акцента, который мог бы помочь мне определить его национальность и происхождение. Отец Редгрейв представил его нам просто как "Доктор Мюллер". Услышав это имя Джордж украдкой