постарел, опустился, этот Косяк. — Роман, сощурив глаза, смотрел в его сторону.

— Меня упрекали, что это я его довела, хотя мы уже давно разошлись и я отказалась от алиментов. Он оказался неприятным, желчным человеком. Как-то, несколько лет назад, зашел ко мне, я тогда только квартиру получила, и говорит: «Почему же в Минск не сообщаешь? Где же твой раскрасавец ненаглядный?» Имел в виду тебя. И вот наконец увидел нас вместе.

— Как ты думаешь, жалеет он о случившемся?

— Не думаю. Меня он никогда не любил, не было у него ко мне никаких чувств. Считал меня своей собственностью. Ему, видите ли, душа моя нужна была, — ироническая усмешка тронула ее губы. — Но ничего из этого не вышло…

Подошла официантка, Роман подал Наде меню, чтобы заказала ужин по своему вкусу, а сам все не сводил глаз с нее.

«Хорошо и то, что живу с ней вместе на этой земле, — думал он. — Родись я раньше или позже — и мог бы не иметь счастья любоваться ею».

Приняв заказ, официантка, прежде чем уйти на кухню, остановилась возле стола, за которым сидел Косяк с компанией.

— Скажи, Роман, ты все так же по-прежнему любишь музыку? — с мечтательной нежностью в глазах спросила Надя.

— Музыка всегда удваивает во мне чувство жизни, а с тобой — даже утраивает, — мягко улыбнувшись, ответил Роман. — Ты уж, наверно, и забыла мои стихи о танго, посвященные тебе. «Дождь идет» — это танго было спутником нашей юности.

Долго еще они сидели за столом, вспоминали… Но тот тяжкий пласт, что лежал на сердце у них, так и не был затронут. Они, может, посидели бы еще, но тут поднялся из-за стола Косяк. Видно, хотел подойти к ним, но, ступив несколько шагов, зашатался и рухнул на пол. Они оба, не сговариваясь, встали и вышли из ресторана.

Во влажном воздухе тускло поблескивали уличные фонари. Голос у Нади сразу стал как-то звонче:

— Помнишь, как мы ходили по этой улице. Тогда здесь были одни руины.

— Конечно, хорошо помню.

— Я просто не могу спокойно говорить о войне. Надо делать все, чтобы такое больше никогда, никогда не повторилось.

Они шли медленно. Роман бережно поддерживал Надю под руку. Эта встреча с ним всколыхнула, разбередила душу, наполнила сердце радостью, какой-то неясной надеждой. Все, кто ее знал, говорили, что она мужественная. Похоронила мать, отца. Как тяжело одной ни приходилось, все же сумела заочно окончить институт, сдала экзамены в аспирантуру. Держится со всеми всегда ровно, с чувством собственного достоинства. А что же происходит с ней сейчас? Как ни старается быть мужественной, ничего не получается. Все вокруг и в ее жизни изменилось, а она никак не может совладать с собой. Неужели так может быть, чтобы человека, как бы по мановению волшебной палочки, взяли да и вернули в его молодость, сделали таким же неопытным, по-детски послушным — что ни скажи, все сделает. Она встречалась с разными людьми, сразу же распознавала ограниченных, угадывала, с какими намерениями тот или иной подходил к ней, и давала должный ответ. А он, Роман, именно тот человек, в котором ей, такой независимой и гордой, нравится абсолютно все. И вот сейчас идет с ним под руку по центральной улице города, не прячет глаза от знакомых. Может, в этом сказывается ее внутренняя культура? А может, это радость возвращения в давно минувшее, хотя и тяжелое, очень сложное время? Так ведь нет же! Она просто оттаяла душой, она чувствует себя пусть наивной, но такой счастливой семнадцатилетней девчонкой.

— Вот мы и пришли, — Надя немного прошла вперед и остановилась возле большого, в электрических огнях, дома.

— Уж слишком близко ты живешь от центра, а мне бы хотелось, чтобы твоя квартира была где-нибудь в микрорайоне. Чтобы идти туда долго-долго, до самого утра.

— Зайдем ко мне, посмотришь, как я живу.

— Зайдем.

Со стороны станции долетел долгий паровозный гудок.

II

На берегу молчаливого заснеженного Сожа стоял длинный деревянный дом. В вечернее время окна его не светились по причине маскировки. Старшие называли этот дом столовой, а молодежь — клубом водников. Роман с Федором называли его «Наш клуб». А как же иначе — ведь они учащиеся речного техникума, здесь завтракали, обедали, сюда же приходили и на танцы. Особенно гордился своим клубом Роман. Столовых было много, а клуб — единственный в городе. Некоторые из столовых были намного лучше — такие, к примеру, как милицейская. В столовой для водников кормили по карточкам «Р-7». Питание было не из лучших, но Роман не хотел ходить в милицейскую. Когда он вернулся из госпиталя с орденом Красного Знамени на груди, ему предложили работать в милиции, но он категорически отказался. Его мечтой еще с детства было стать моряком. Правда, он им не стал, но к флоту имеет самое прямое отношение. Как комсоргу техникума, да еще, наверное, и для того, чтобы орден красовался не на какой-то там старенькой рубашке, Роману одному из первых выдали отрез на флотский костюм и шинель.

Сшил он себе и мичманку. Форма преобразила бывшего молодого партизана.

В тот субботний вечер он пришел в клуб в новой, с иголочки, форме. Снял шинель, положил ее на спинку стула, стоявшего у вытертой, некогда белой стенки. К Роману подошел Федор. Он был в старой куртке, удивительно напоминавшей объеденную рыбину. Ему она досталась еще в штабе партизанского движения.

— Пожалуй, и я разденусь, — сказал Федор.

— Танцы давно начались? — спросил Роман.

— Да нет.

— Вижу — девчат много новых, — посмотрел по сторонам Роман.

— Ну, ты сегодня таким орлом выглядишь, все твои будут.

— Все шутишь. Мне бы и одной хватило — вот этой, — Роман показал на девушку, которая только что вошла с лейтенантом милиции.

— С ним же ведь две, — заметил, усмехаясь, Федор.

— Подожди, снимают пальто. Вон та, в голубом платье… Полюбуйся, какая у нее точеная фигурка. А этот лейтенант около нее здорово похож на Байрона. Помнишь, из хрестоматии?

— Ты лучше.

— Да брось ты свои шуточки.

— Ну, ты выше, а он, смотри, почти одного с ней роста.

— Не глазей на них, она тоже разглядывает присутствующих. Начнутся танцы, приглашу ее: была ни была. А вдруг не откажет.

— Давай, давай, — подбадривал Федор.

Роман нетерпеливо поглядывал на музыкантов, настраивающих инструменты, переворачивающих на пюпитрах ноты, и тайком бросал взгляды на девушку. В голове промелькнуло: броситься к ней, ни о чем не думая. При первых тактах мелодии вальса «Амурские волны» Роман уже стоял перед лейтенантом, прося разрешения на танец с его девушкой. Тот растерянно кивнул головой, и девушка в голубом платье закружилась с Романом в ярко освещенном зале. С минуту они танцевали одни, но постепенно