полтинник Фалалея спрятал в правый ящик столика, выдвинул левый ящик и, насчитав мелочи, меди и серебра, выложил перед Фалалеем на столик. Самую маленькую монету меняла отодвинул пальцем в сторону. Фалалей понял, что это плата за размен, и сгреб остальные, зажав в руке. Старик молитвенно поднял голову к небу и закрыл глаза.

Они вернулись с шляпницей к ее товару. Фалалей высыпал деньги на прилавок. Шляпница отсчитала, что ей полагалось, и Фалалей увидел, что ему еще осталась сдача.

Шляпница на прощание расцеловала Фалалея в обе щеки. Он пошел дальше счастливый. Снимал шляпу, любовался ею, надевал снова, попытался вертеть на пальце — шляпа вертелась хорошо. Но, когда Фалалей попробовал ее подбросить вверх и подставил голову, шляпа ударила его по носу ребром и едва не упала в пыль. Попробовал еще — и снова неудачно.

Базарная суета и гам остались позади. Изумленный наставшей тишиной, Фалалей огляделся. Город кончался. Тропинка шла в гору. На ветру, по бокам ее, металась иссушенная солнцем трава. На колючих кустах щебетали, выклевывая зерна, птички, похожие на чижей. За изгородью шпалерой стояли пыльные оливы, осыпанные мелкими серыми ягодами…

Впереди перед собой Фалалей увидел насыпанный вал. По валу шагал английский часовой с ружьем. Увидев Фалалея, часовой махнул рукой. Фалалей остановился и крикнул издали:

— Рашен сайлор! Рашен чип!

Он снял шляпу, достал из кармана и надел на голову бескозырку. Часовой остановился и указал рукой влево.

Фалалей взглянул туда. Далеко под его ногами лежало море. На рейде стояло множество кораблей. И Фалалей среди них не мог разглядеть знакомые мачты русского фрегата. Лодки под красными парусами носились по рейду туда и сюда. Крутая узкая тропа, высеченная в скале, вела вниз, к порту. Солнце клонилось к закату.

Фалалею очень захотелось пить. Он понял, что тропа, указанная часовым, — самый короткий путь к порту.

На узкой тропе из-под ног Фалалея сыпались камни, шляпа парусила, и ее едва не сдуло под кручу. Бережно прижав шляпу к груди, Фалалей спустился к морю.

У причала стояло, толкаясь бортами, много корабельных шлюпок. В лодках спали матросы, оставленные сторожить. Ни один не отозвался на крик Фалалея. Напрасно он взывал:

— Рашен сайлор! Рашен чип?

Шлюпки «Проворного» не было видно.

В одной из лодок, маленьком черном осмоленном тузике^[9], сидел веснушчатый рыжий мальчишка. Он удил, спустив лесу в воду, и подергивал ее.

— Рашен сайлор! Рашен чип! — сказал Фалалей.

Мальчишка посмотрел на Фалалея и ответил:

— Рассказывай! А я сам-то не вижу?

Фалалей свистнул:

— Да ты, брат, наш? Отколь же?

— Из того же места. С батюшкой треску итальянцам везем. Поморы мы. Понял? Да батюшка, видать, на берегу загулял.

— Братец, свези меня на фрегат.

— Не повезу. Видишь, ужу. Тут, брат, макрель на тряпочку берет. Во какая!

— Да где же? Хоть одну покажи.

— Она покамест в море.

— Свези, братец! Будь добрый, Вася!

— А ты почему узнал, что меня Василием зовут?

— Сразу видать. Свези, Вася!

— Нипочем! Да и корабль твой, истинный бог, не вру, уж полувыти^[10] тому назад ушел в море. Поднял тридцать парусов, да и был таков!

— Ну, это ты хвастаешь! Без меня корабль уйти в море не может.

— Ан и ушел!

— Нет, не ушел. Я уж вижу — вон он стоит!

— Эна он? Ан и не он вовсе.

— Свези, Вася.

— А тебя как звать?

— Фалалеем.

— Эх ты, горе! Истинно Фалалей. Тоже, купил себе шляпу! Али стибрил на базаре? Ворюга!

Фалалей достал из кармана медяки, потряс ими на ладони.

— А хоть и не вези. За мной командир особенно «двойку» пришлет. Меня там все уважают: и командир и товарищи…

— А линька, поди, частенько пробуешь?

— У нас в гвардейском экипаже не порют. У нас господа хорошие!

— Ну, уж это ты врешь! Как же это вашего брата не пороть? Ох, и вздрючат тебя, братец, за то, что на берегу остался! «Господа»! Ты, стало, не матрос, а барский?

Фалалей ничего не ответил. Снял бескозырку, сунул ее в карман, поставил новокупленную шляпу на палец, быстро закрутил, подбросил вверх и подставил голову — на этот раз вышло очень удачно.

— Видал?

— Садись, что ли, — сказал Вася, сдаваясь. — Надо своего человека к месту представить.

Фалалей спрыгнул в тузик и отвязал от рыма^[11] фалинь. На дне лодки лежал, по морскому обычаю, плоский анкерок с пресной водой.

— Вася, дай напиться…

— Пей! В пресной воде отказа моряку не полагается.

Фалалей откупорил анкерок и напился.

Вася, стоя, «загаланил» кормовым веслом, и тузик, виляя, побежал от берега к кораблям.

Вечерело.

Работая веслом, Вася болтал:

— Ну, уж и посуда ваша! Еще назвали тоже. «Проворный»! Хм! Давеча я батеньку везу мимо: подвахтенные на помпах кланяются. А наша шхуна — во, гляди! В трюме сухо: портянки не выстираешь. А то зайдем ко мне на шхуну ромом угощу! А?.. Некогда? Проштрафился? — ворчал Вася, огибая корму своей шхуны.

На резной ее корме среди раскрашенных завитков аканта была надпись: «Бог — моя надежда».

Фалалей зажал нос и сказал:

— Фу, как вонько пахнет!

Вася обиделся:

— Треской, конечно, попахивает. Да ничего, итальянцы кушают да хвалят. Мы с батенькой все моря прошли. А ты, видать, впервой… Ну, ваше благородие, вылазь!

Около «Проворного» по левому борту качалось множество зачаленных одна к другой лодок.

Фалалей перешагнул через борт в лодку, полную полосатых арбузов и желтых дынь.

— Спасибо, Вася! До скорого свиданья…

— Дай копейку!

— А этого не хочешь?

— Эх ты! Фалалей — одно слово! Хоть бы спасибо сказал. Да еще пол-анкера воды выдул!

Волной тузик отбило от лодок. Вася поплыл прочь и издали грозил:

— Погоди! Тем летом мы с батенькой в Кронштадт придем. Я тебя там найду! Попробуешь моего кулака! Алырник! Окоем! — сыпал Вася поморские бранные слова.

«Контрабанда»

Капитан-лейтенант Козин вернулся на корабль сильно не в духе. Поведение молодежи на обеде у лорда Чатама, аплодисменты революционной песне и особенно тост мичмана Беляева в честь Испанской республики — все это представлялось Козину почти преступным. Доноса можно было не опасаться: на «Проворном» нет аракчеевских шпионов. Но молодежь такова: вернувшись, сами на себя в Кронштадте наболтают и, пожалуй, наплетут больше, чем было на самом деле.

На корабле досада Козина еще усилилась. Фрегат стал похож на плавучий базар. Несколько десятков лодок, и маленьких и больших, почти барок, толкались бортами и качались на волнах по левой стороне «Проворного».

Гомон стоял на лодках и на палубе фрегата. Торговцы наперебой выкрикивали свои товары: