поясами у каждого торчало по паре пистолетов; вдоль шва узких красных панталон шли широкие лампасы из золотого позумента; на ногах крепкие башмаки, на головах островерхие шляпы с пышными кистями и широченными прямыми полями. Они о чем-то совещались; не выпуская изо рта сигар, попыхивали при каждом слове синим дымком. Не сторонились, и толпа их обтекала с обеих сторон, как будто с почтением и страхом.

— Это не генералы, а гитаны, — объяснил Чепурной фалалею. — Проще сказать — разбойники, контрабандисты…

— Эх, шляпы-то!

Фалалей выпустил из руки большой палец Чепурного и, подойдя к разбойникам, отдал честь и сказал:

— Мой рашен сайлор, рашен чип…

Разбойники все разом посмотрели на Фалалея. Один из них что-то сказал, похлопал Фалалея по плечу, блеснув белыми зубами, и протянул флейтщику сигару.

— Мерси вас! Не употребляю, хотя на память, впрочем, возьму.

Фалалей погасил сигару, стряхнув пепел и поплевав на огонь. Оглянулся и увидел, что Чепурного нет. Фалалея затолкали, народ вдруг куда-то повалил. Над толпой плыла, потрясая звенящим бубном, голая смуглая рука. Слышался зазывающий звонкий женский голос. Фалалею показалось, что в народе мелькнула ленточками бескозырка Чепурного. Фалалей начал пробираться вслед боцману. Толпа затерла Фалалея, он влекся в ней невольно и едва не задохнулся, когда его втолкнули в распахнутые двери. Под ногой крутые ступени… Фалалей скатился вниз по лестнице и очутился в прохладном подвале. Обдало крепким погребным запахом вина. Чепурного нет. Под сводом горели, оплывая, желтые восковые свечи в фонарях.

На подмостках сидели полукругом музыканты: мандолинисты щекотали косточками по брюшку своих инструментов, мандолины визжали; гитаристы щипали струны, и гитары по-гусиному гоготали; цимбалист подтягивал струны, ударяя по ним маленькой деревянной ложкой, — струны басовито отзывались.

Народ шумно наполнял подвал. Стало душно и тесно. Фалалея прижали к самым подмосткам. На них появилась женщина в пестром платье, с голыми руками и босая. Она подняла над головой бубен и, потрясая им, пригласила толпу к молчанию. Гомон, то вспыхивая, то угасая, постепенно смолк. Женщина о чем-то прокричала, проворно убежала в угол и скрылась там за занавеской.

Комедия дель арте^[6]

Застрекотали мандолины; вторя им, загремели цимбалы, зарокотали струны гитар. Музыка оборвалась сразу, и Фалалей увидел, что на подмостки откуда-то упали один за другим несколько апельсинов, подобно тому, как с яблони падают на землю спелые яблоки.

Подмигнув публике, из-за занавеса вышел с большой корзиной согбенный человек, не то старик, не то молодой, топая неуклюжими деревянными башмаками. Он был на босу ногу, в сером запыленном бедном платье. Вывернутый наружу карман с большой дырой показывал, что человек очень беден.

«Должно, мужик испанский», — подумал Фалалей.

Воровато озираясь, человек начал подымать с полу апельсины, любуясь каждым. Потом он, забыв обо всем на свете, делал так, будто срывает апельсины с дерева, тянулся, чтобы достать повыше. Устало вздохнув, поднял тяжелую корзину на плечо.

Фалалею казалось, что корзина полна с верхом: с таким трудом, кряхтя, поднял ее на плечо испанец. Он уже готов был скрыться за занавес со своей великолепной ношей, как вдруг ему навстречу оттуда вышли двое: толстый монах с крестом в руке, в грубой рясе с капюшоном, опоясанный веревкой, а с ним тщедушный прислужник. Зрители их встретили криком и свистом.

Испанец попятился и поставил свою тяжелую корзину на землю, к ногам монаха. Прислужник потянулся к корзине, монах ударил его посохом по руке.

Возведя глаза, монах показал пальцем в землю, а потом на небо. Смех пробежал в толпе зрителей. Фалалей не мог понять, свое ли взял испанец и в своем саду или залез в монастырский сад и там наворовал апельсинов.

И, может быть, указывая в землю и на небо, монах говорил о том, что, когда испанец умрет и ляжет в землю, бог его накажет за воровство. Иль, может быть, монах говорил, что земля отдана церкви во владение богом, а потому мужик должен ему отдать часть урожая.

Так и есть. Из всех апельсинов монах выбрал два похуже и отдал их испанцу. Тот упал на колени и, плача, просил вернуть ему еще хоть один апельсин. Монах был неумолим. Он приказал прислужнику унести корзину. Корзина оказалась непосильна одному служке, и только с помощью покорного испанца прислужнику монаха удалось взвалить добычу себе на горб. Зрители рассердились на испанца и на разных языках кричали, что он дурак, простофиля.

— Не отдавай! — крикнул и Фалалей.

Монах с прислужником ликовали и уже готовы были удалиться, как вдруг на подмостки вскочил, звеня шпорами и гремя огромной саблей в жестяных ножнах, генерал в наполеоновской шляпе, с целым ворохом петушиных перьев над ней.

Генерал очень рассердился, что монах забрал себе все апельсины. Испанец с мольбой протягивает к генералу руки и просит защиты. Генерал грозно брякнул саблей. Монах закланялся, заулыбался, униженно пробормотал слова извинения и протянул генералу три апельсина. Генерал заревел и стукнул саблей об пол еще грознее. Монах достал еще два апельсина. Генерал довольно заворчал и спрятал апельсины в ташку^[7].

Испанец был в отчаянии. Он опять упал на колени, теперь перед генералом, и говорил, что у него двое маленьких детей, показывая рукой их рост от пола, и им нечего есть. Генерал достал из кошелька маленькую денежку и кинул ее в руку испанца. Поправив вывернутый карман, испанец опустил в него подачку; монета провалилась в дыру и покатилась по доскам; ее подхватил и спрятал служка монаха.

Испанец, поощряемый криками зрителей, готов был вступить в драку, не глядя на то, что тех было трое. Впрочем, у него нашлись бы союзники; зрители напирали вперед, и Фалалея высадили на подмостки. Генералу грозили кулаками. Он, дико вращая глазами, пятился к занавесу и даже грозил пистолетом. Монах махал перед собой крестом.

Вдруг из-за занавеса выскочил гитан, одетый точно так же, как те, которых видел Фалалей на базаре: в широкополом сомбреро^[8] с кистями. Он схватил монаха и генерала за воротники и поверг их на пол.

Своды подвала дрогнули от общего вопля, и толпа отхлынула назад, предоставив смелому гитану одному расправиться с врагами. Монах с прислужником, забыв о корзине, поспешили на карачках убраться под занавес, а генерал вскочил на ноги и, выхватив саблю из ножен, предложил гитану сразиться.

Поединок продолжался недолго. Гитан выбил шпагой саблю из руки противника и готовился поразить поверженного врага; но тут, откуда ни возьмись, на гитана навалились сзади два дюжих