головокружительной высоте. Юноши были счастливы, когда наконец заканчивались эти страшные упражнения и начинались занятия штурманским или артиллерийским делом.

Зато часы ночной вахты выглядели идиллически: кадеты быстро выучились спать стоя.

* * *

После первичного обучения у побережья корвет взял курс на датский мыс Скаген, а затем Исландию: предстояло совершить переход в Средиземное море. По пути открывались чудные виды, однако кадетам было не до красот природы. Приступы морской болезни, проклятая брам рея и ежедневная муштра отравляли жизнь. Недовольство и страх кадетов росли. Их ни на минуту не оставляли в покое, и молодые организмы не выдерживали. Многие кадеты заболевали, ведь в дополнение ко всему им часами приходилось пребывать в мокрой одежде: в баркасе на веслах ее не высушишь…

Все эти испытания надлежало пройти и Канарису. И хотя он не был спортсменом — телесная мощь его никогда не интересовала, — Вильгельм отличался железной волей, и та выручала его. От недели к неделе росли его достижения, наливались силой мускулы…

Непрестанную борьбу юноши с самим собой, со своими слабостями оценил и один из его педагогов, палубный офицер Рихард Протце. (Позднее он станет другом Канариса, а когда тот возглавит абвер — и одним из самых близких его помощников.)

А вот среди кадетов друзей у Канариса, как и в гимназии, было мало. Конечно, его своеобразный юмор, готовность прийти на помощь они ценили, но тон задавали другие кадеты. Одним из них был Карл-Георг Шустер — полная противоположность сдержанно-ироничному Канарису. «С самого начала они были антиподами», — вспоминал один из их соучеников, Отто Беннингдорф. (Забегая вперед, скажем, что адмирал Канарис и адмирал Шустер будут соперничать до самой смерти.)

* * *

В начале 1906 года судно вернулось из плавания. Настала пора обучения непосредственно в школе. Тут уж Канарис сумел показать, что среди его соучеников нет ему равных. «Весьма одарен в теории, прилежание железное» — такую характеристику дал ему один из педагогов. Физика, математика, теория навигации, основы судостроения — Канарис успевал одинаково хорошо по всем предметам. Вот только в танцах — а кадетов учили и этому искусству — ему недоставало темперамента.

Впрочем, Канарис довольно быстро заметил, что обучение в морской школе построено совсем не так, как в других учебных заведениях. Некоторые важные дисциплины здесь отсутствуют. Так, с 1905 года кадетов перестали обучать иностранным языкам. Нет лекций по внутренней и социальной политике. Даже военные предметы читали не слишком основательно. В центре внимания была подготовка офицера и «джентльмена», и это не случайно. Любое учебное занятие обязано было внушать кадету, что он — представитель военной элиты, призванный руководить обществом и государством.

Тут еще, пожалуй, можно добавить, что подобные веяния шли с самого верха. Вот что, например, пишет о последнем Гогенцоллерне — императоре Вильгельме II — известный немецкий исследователь Эмиль Людвиг. Родившийся с травмой левой руки — были порваны связки плечевого сустава и разорваны окружающие мыщцы, — будущий император направил все свои усилия на то, чтобы окружающие не замечали его физического недостатка. Мальчик «выучился ловко засовывать левую руку за пояс или в карман, перекладывать в нее из здоровой руки поводья, проделывать разные манипуляции без помощи слуги». И при этом даже собственную мать Вильгельма не очень-то беспокоило то, что в погоне за формой, лоском и блеском мальчик как-то не особо заботился о том, чтобы понимать суть вещей.

Так это и осталось, когда мальчик вырос, стал юношей, кронпринцем, а потом и императором. Похоронив в короткий срок сначала деда, а потом и отца, он не особо о них печалился. Они освободили ему путь к престолу — что же о них сожалеть?

И он стал царствовать сам, всегда находя время для блестящих парадов, охоты, но откровенно скучая за делами государственными. В мае 1900 года он нашивает себе знаки отличия фельдмаршала, заставив двух старших генералов просить его об этом. При этом он был, вероятно, убежден, что вместе с нашивками получил также познания и ум полководца. Во всяком случае, он во весь голос заявил на очередных маневрах: «Я не нуждаюсь в генеральном штабе, справлюсь один со своим флигель-адъютантом».

* * *

К чему все это в конце концов привело — хорошо известно. Но когда Канарис учился в морской школе, каждый воспитанник был приучен к мысли, что морские офицеры — высшее сословие империи, весьма похожее на касту гвардейских офицеров в старой Пруссии. Командование флота сознательно поддерживало такое мнение, так что офицеры ВМФ видели себя новым рыцарским орденом Германии, подчиненным лишь воле кайзера и далеким от сиюминутных политических конфликтов.

От членов этой касты требовались сдержанность во всем и неукоснительное соблюдение жестких правил чести. Залезать в долги считалось предосудительным делом; с запахом алкоголя боролись с помощью строгих приказов, а то и гауптвахты; для заключения брака до получения звания «капитан-лейтенант» требовалось специальное разрешение начальства.

В любую минуту офицер обязан быть готовым к защите чести мундира — в случае необходимости и ценой своей крови. Даже кадетам надлежало принимать вызовы на дуэль. Суд чести военно-морского флота постановил: «Каждому, кто затеет спор с офицером, придется убедиться, что это — не пустая забава, а вопрос жизни или смерти». Морские офицеры порой поднимали оружие даже против своих товарищей по флоту — инженеров, палубных офицеров, — ежели те хоть как-то задевали их реноме.

Особенную неприязнь морские офицеры испытывали к флотским инженерам. Тут не допускалось никакого послабления, никакого панибратства. Ни один инженер не смел отдать приказ морскому офицеру; инженерам также запрещалось переступать порог казино, предназначенного для морских офицеров.

Так же категорично морские офицеры держали дистанцию с экипажем, ведь среди «этой матросни» всегда попахивало социал-демократией (кстати, на больших кораблях многие матросы и кочегары и впрямь были объединены в профсоюзы). Самим офицерам всякая партийная и политическая деятельность воспрещалась, они считали своим естественным долгом подавлять любые социал-демократические поползновения. Горе тому офицеру, коего заподозрят в симпатиях к матросам, и уж тем более тому, кто сам окажется «красным»!

Кадетам, обучавшимся в Киле, ежечасно вдалбливали, что они «обязаны цементировать власть морского офицерства». А Канарис еще в родительском доме был огражден от общения с