освобождении крестьян от крепостной зависимости был благом для государства, но теперь, возглавив сыскную полицию, поменял свое мнение. Сколько таких хлебопашцев обрели свободу, но потеряли землю и поэтому разбрелись в поисках лучшей доли по городам. В Петербурге с прибывающими идет вверх число преступлений. Нет, Иван Дмитриевич привык выполнять свою работу и не жаловаться на трудности, ведь под его началом думающие сотрудники, способные сократить число разбойников и убийц.

Слава Богу, что вчерашний день не богат на происшествия.

Путилин вызвал дежурного чиновника.

— Иван Дмитриевич!

— Да, — начальник протянул написанную бумагу, — разошлите по частям.

Дежурный чиновник повернулся.

— И еще, — произнес Иван Дмитриевич. Штабс-капитан обернулся. — Как только появится Соколов, немедля пришлите ко мне.

— Будет исполнено, Иван Дмитрия!

Пожалуй, можно теперь просмотреть «Санкт-Петербургские ведомости» незабвенного Валентина Федоровича Корша.

При чтении новостей возникало ощущение, что мир меняется со дня творения в худшую сторону, становится каким-то злым и все более жестоким, под тонкой кожей обнажаются чувства. Куда катится мир!

Стук в дверь раздался настойчиво и громко, Путилин вздрогнул от неожиданности.

— Войдите!

— Разрешите? — По непроницаемому лицу Соколова невозможно было что-либо прочитать.

Начальник сыска указал рукою на стул.

— Иван Дмитриевич, — произнес Соколов спокойным голосом, — я не один.

Брови Ивана Дмитриевича вопросительно поднялись.

— Я побывал в квартире господина Осипова, поговорил с околоточным, дворником, соседями.

— Каков результат? — нетерпеливо спросил Путилин.

— Разрешите пригласить человека, который все прояснит?

— Хорошо.

Агент вышел из кабинета, и через несколько мгновений вошла девушка невысокого роста в теплом пальто с воротником из заячьего меха. Из-под платья выглядывали круглые носки совсем уж не зимних туфель, а из-под светлых бровей карие глаза смотрели с такой пронзительной внимательностью, что у Путилина мелькнула мысль: кто из них следователь? Миловидное личико с остреньким носиком вызывало неосознанное доверие.

— Иван Дмитриевич, разрешите представить: Екатерина Извицкая, близкая знакомая господина Осипова.

Внутреннее убеждение Путилина не подкачало: значит, Василий болен и не отличает окружающей его действительности от картин, возникающих в воспаленном мозгу.

Иван Дмитриевич поднялся с кресла.

— Екатерина…

— Семеновна, — произнесла девушка тихим, но довольно решительным голосом.

— Екатерина Семеновна, прошу вас, присаживайтесь.

— Благодарю, — она без ложной скромности осторожно опустилась на предложенный стул. — Извините, но я решительно не понимаю цели моего визита!

— Сударыня, — Иван Дмитриевич воротился на свое место, — у вас в знакомых есть некий Осипов?

— Василий? — удивленно спросила Екатерина, и ее черные брови вздернулись кверху.

— Совершенно верно, Василий… — Путилин вопросительно посмотрел на Соколова.

— Ионович, — подсказал тот.

— Василий Ионович Осипов.

— Да, это мой жених.

— В последнее время ничего странного в поведении господина, Осипова вы не замечали?

— Я не понимаю вашего интереса к персоне моего жениха.

— Скажите, когда вы видели Василия в последний раз? — Иван Дмитриевич не обращал внимания на ее слова.

— Два или три дня тому.

— Где?

— Он приходил ко мне.

— В день последней встречи вы поссорились?

— Да, — удивленно посмотрела она на начальника, — откуда вам известно?

— После ссоры, как я понимаю, вы больше его не видели?

— Я не совсем понимаю…

— Он способен на причуды? — Иван Дмитриевич настойчиво задавал вопросы.

— Сегодня утром Василий Осипов явился в отделение и заявил дежурному чиновнику, что два дня тому у Николаевского моста он ударил железным кольцом в висок знакомую барышню и, чтобы скрыть преступление, утопил тело в проруби.

— Не может такого быть! — вскочила она, прикрыв ладонью рот. — Он не мог. Он смирный, мухи не обидит, он не мог. Это чудовищная ошибка.

— Именно сам Василий заявил об убийстве.

— Кого же он убил?

— Он сказал, что вас.

— Меня? — Девушка обессилено опустилась на стул. — Меня? Но я же, я же…

— Да, вот именно поэтому я поинтересовался о его фантазиях.

— Где Василий?

— Он у нас, и боюсь, что его состояние вызывает глубокое беспокойство. Он нуждается в первую очередь в помощи врачей, его помутившийся рассудок не отличает реальности от фантазий.

— Бедный Вася! — В руке девушки, как у фокусника из ничего, возник белоснежный платочек, которым она начала вытирать появившиеся из глаз слезы.

Иван Дмитриевич приказал Соколову, чтобы тот привел Осипова.

В течение пяти минут в кабинете висела тишина. Каждый был занят своими мыслями: Путилин рассматривал девушку, а Екатерина прикладывала платок к покрасневшим глазам.

Дверь открылась. Первым вошел Осипов, с щеками, покрытыми многодневной, казавшейся грязным налетом щетиной, и остекленевшим пустым взглядом из-под густых бровей.

— Катя, ты уже вернулась? — бесцветным голосом произнес он.

Она же в изумлении смотрела на вошедшего: наверное, впервые увидела его в таком состоянии и грязной одежде.

— Тебе не больно? — спросил Осипов, глядя в стену, будто в пустоту.

— Василий, — обратился к нему Иван Дмитриевич, но молодой человек по-прежнему находился в прострации, — ты узнаешь Катю?

— Да, я ее убил два дня тому.

— Я жива! — воскликнула девушка.

— Ты снова пришла ко мне, — губы Осипова безжизненно шевелились, словно это он вернулся с того неведомого света, — я рад тебя видеть, скоро мы встретимся.

— Иван, — Путилин обратился к Соколову, — бери сани и вези господина Осипова в больницу Николая Чудотворца на Пряжку.

Когда в сопровождении агента Василий был уведен, Иван Дмитриевич обратился к Екатерине:

— Госпожа Извицкая, я думаю, вашему жениху больше требуется помощь доктора, нежели сыскной полиции.

Хрупкие плечи девушки вздрагивали при всхлипываниях, маленькими ладошками она закрывала лицо.

Ресторация господина Давыдова находилась на Владимирском проспекте и была известна петербуржцам под названием «Давыдка».

В первый зал можно было войти с улицы и, не снимая верхней одежды, пройти к большой стойке, где услужливый улыбчивый официант мог налить рюмку водки и поднести к ней на белой с голубой каймой тарелке пирожок для закуски. Посетитель после принятого мог откланяться и