комнату для завтрака Салливан нашел то, за чем пришел.

– Вот ты где, – прошептал мужчина, его сердце забилось быстрее, когда он провел пальцем по раме с золотыми листьями. Подлинная картина Франчески У. Перрис, созданная вскоре после того, как она вышла замуж за Уильяма Перриса и отказалась от девичьей фамилии Уоринг. Когда она растила его в маленьком домике недалеко от Лондона, когда она пообещала ему, что даже несмотря на то, что его отец не может на законных основаниях признать его, у Салливана все равно есть наследство – от нее.

За исключением того, что Франческа Уоринг Перрис умерла примерно в то же самое время, когда он был ранен в Испании, хотя он и не узнал об этой новости, пока не прошло несколько недель. А затем, когда он вернулся домой пару месяцев спустя, Салливан обнаружил, что в то время как он был достаточно хорош, чтобы сражаться за Британию в качестве офицера, в глазах закона он не имеет вообще никакого статуса. Только не тогда, когда Джордж Салливан, маркиз Данстон, заявил, что все имущество Франчески Перрис принадлежит ему. В конце концов, она была его арендатором на протяжении последних тридцати лет.

Салливан стиснул руку в кулак, а затем снова разжал его. Воспоминания, фантазии о мести – все это могло подождать. В настоящий момент он находился в чьем-то доме, владелец которого, вероятно, никогда не встречался с его матерью, но приобрел или принял в дар ее картины из рук Данстона. Его не волновало, была ли это покупка или подарок. Все, что заботило Салливана – это то, что к рассвету картина снова будет принадлежать ему. Его достояние, его наследство. Его. А Данстон услышит об этой самой последней краже и вознесет молитву, чтобы никто другой не нашел между ними связи.

Вдобавок Уоринг снял со стены вторую небольшую картину какого-то другого малоизвестного художника, затем сорвал со стола в коридоре узкую кружевную скатерть и завернул в нее обе картины. Маленькая хрустальная ваза и серебряный поднос с того же столика тоже отправились в его карманы. Потом он сунул картины под мышку и повернулся обратно в сторону парадной двери. И застыл как вкопанный.

Между ним и утренней комнатой стояла женщина. Сначала он подумал, что заснул возле дома и что ему снится сон – длинные белокурые волосы, отливающие голубизной в лунном свете, ниспадали ей на плечи, словно струи воды. Стройная, неподвижная фигура женщины силуэтом вырисовывалась на фоне тусклого света из переднего окна, белая ночная рубашка мерцала и была почти прозрачной. С таким же успехом она могла стоять здесь голой.

Хотя, если бы ему снился сон, то женщина была бы голой. Салливан оставался неподвижным, ожидая, как бы это ни было маловероятно, что она растворится в лунном свете. В густой тени под лестницей его должно быть практически не видно. Если она не сумеет разглядеть его, то…

– Что вы делаете в моем доме? – спросила женщина. Ее голос дрожал; все-таки она оказалась смертной.

Если он скажет что-то то не то, или резко сдвинется с места, то она закричит. А затем ему придется вести сражение. И хотя Салливан не возражал против этого, борьба могла помешать ему покинуть дом с картиной – а в этом состояла его главная задача. За исключением того, что женщина все еще выглядела… неземным созданием в темноте, и он не мог избавиться от ощущения, что попал в наполненный светом сон наяву.

– Я здесь ради поцелуя, – проговорил он.

Она перевела взгляд с его замаскированного лица на сверток у него под мышкой.

– Тогда у вас очень плохое зрение, потому что это – не поцелуй.

Неохотно, несмотря на то, что занимался размышлениями над тем, как сохранить и свою шкуру, и картину, Салливан вынужден был признать, что она быстро принимает решения. Даже в темноте и наедине с замаскированным незнакомцем.

– Возможно, я возьму и то, и другое.

– Вы не получите ничего. Положите это на место и уходите, и я не стану звать на помощь.

Салливан медленно сделал шаг к ней.

– Вам не следует предупреждать меня о своих намерениях, – парировал он, продолжая говорить негромко, недоумевая, почему утруждает себя болтовней с ней. – Я могу наброситься на вас прежде, чем вы сделаете еще один вдох.

Она сделала шаг назад в тот же момент, когда Уоринг еще раз шагнул вперед.

– А теперь кто кого предупреждает? – спросила женщина. – Убирайтесь.

– Хорошо. – Он жестом попросил ее отойти в сторону, подавляя свои низменные инстинкты, желавшие, чтобы она сняла эту тонкую бесполезную ночную рубашку со своего тела, и тогда он смог бы провести руками по ее нежной коже.

– Без картин.

– Нет.

– Они не ваши. Положите их на место.

Одна из картин принадлежала ему, но Салливан не собирался заявлять об этом вслух.

– Нет. Радуйтесь, что я готов уйти без поцелуя, и отойдите в сторону.

На самом деле идея поцеловать ее начала казаться все менее безумной, чем в самом начале. Возможно, виной этому – лунный свет, или позднее время, или скрытое возбуждение, которое он всегда ощущал из-за того, что находился где-то тайно, делал что-то такое, что год назад никогда не пришло бы ему в голову, – или просто тот факт, что он никогда не видел более соблазнительного рта, чем у нее.

– Тогда я сожалею. Я дал вам шанс. – Она сделала вдох.

Быстро переместившись, Салливан преодолел расстояние между ними. Схватив ее за плечо свободной рукой, он притянул женщину к себе, а затем наклонился и накрыл ее рот своим.

В ее вкусе сочетались изумление с теплым шоколадом. Он ожидал удивление, рассчитывал на это, чтобы не дать ей закричать. Но дрожь, пробежавшая по его спине от прикосновения ее мягких губ к его губам, ошеломила Салливана. Так же как и то, что в ответ ее руки поднялись, чтобы прикоснуться к его лицу. Салливан прервал поцелуй, одарил ее развязной ухмылкой и попытался скрыть то, что внезапно начал задыхаться.

– Кажется, я, в конце концов, получил все то, за чем пришел, – прошептал он, и протиснулся мимо нее, чтобы отпереть и открыть парадную дверь.

Снаружи он подобрал свой молоток, а затем поспешил вниз по улице, туда, где его ждала лошадь. Сунув картины в плоскую кожаную сумку, принесенную для этой цели, Салливан вскочил в седло.

– Поехали, Ахилл, – сказал он, и большой черный жеребец перешел на рысь.

После десяти краж он стал экспертом в предвосхищении почти что всех мелочей. Однако