отломил от него конец и только замахнулся, птица неслышно скользнула с ветки и скрылась в чаще.

Дорога пошла под уклон. Лес стал ниже и реже. Под ногами зачавкало: грязь — не грязь, а какая-то болотина, и чем дальше, тем глубже увязали ноги в сыром мягком грунте. Иногда под сапог попадало что-то твердое — деревья, что ли, там лежат? — нога соскальзывала, вязла, из-под нее вырывалась и брызгала вверх желтая жижа.

— Обождите, так же невозможно! — раздался голос Василия Кириковича.

Ваня остановил лошадь, оглянулся. Василий Кирикович осторожно преодолевал вязкое место.

— Чего боитесь-то? — крикнул Ваня. — Лошадь прошла, мы прошли... Впереди не такие болотины будут.

Герману же вдруг вспомнилось, что именно так, тщательно выбирая, куда поставить ногу, шел отец по загроможденной, залитой цементом и битумом территории строящегося завода (было однажды, отправляясь «на объекты», Василий Кирикович взял с собой и сына: решил показать размах стройки). Отца сопровождала целая свита — начальник строительства, инженеры, прорабы. Те шли по сторонам, подсказывая Василию Кириковичу, где лучше пройти, а сами пробирались по трубам, ступали в битум и при этом на лету ловили каждое замечание, с готовностью обещали «поднажать», «ускорить», «улучшить»...

Тогда, наблюдая все это, Герман был преисполнен чувством гордости за отца и втайне сам желал когда-то вот так же приехать «на объект» и так же пройтись с достоинством, осторожно, оберегая себя от малейшей случайности и мимоходом отдавая распоряжения... Теперь же беспомощность отца, его излишняя осторожность не вызывали в душе ничего, кроме жалости.

— Поедем? — нетерпеливо сказал Ваня.

— Надо подождать, — Герман закурил.

Василий Кирикович подошел, тяжело дыша. Стер с лица грязь и пот, сказал раздраженно:

— Ведь хорошо помню: на этой трясине была гать. И песком засыпана. Куда все подевалось?.. Даже присесть не на что.

— А чего садиться? Болотину перейдем, там и отдохнете. Как раз шесть километров будет.

— Сколько? — Герман недоверчиво взглянул на Ваню.

— Шесть. На горушке и столбик еще стоит.

— Ну и ну!.. — Герман покачал головой. Ему казалось что позади осталась по крайней мере треть пути. А если только шесть километров, значит, впереди еще пять раз по стольку! Это, пожалуй, многовато...

Ваня шевельнул вожжой, чмокнул. Лошадь тронулась.

— Ты, Гера, поосторожней, — предупредил отец, увидев, что сын быстро зашагал за повозкой. — Настил-то, видимо, в болото засосало. Попадет нога между бревен — вывихнуть можно.

Герман не отозвался. Он шлепал по грязи, стараясь ступать след в след за Ваней. Он видел, как на брезент, в который были завернуты вещи, из-под копыт лошади брызгала темная жижа, как волокуши то приподнимались, попадая на бревно, то глубоко врезались в грязь, и удивлялся предусмотрительности Вани, взявшего брезент, и изобретательности людей, придумавших столь примитивный экипаж, незаменимый в условиях бездорожья.

— Много ли будет такой дороги? — спросил он.

— Четыре болотины.

— Порядочно.

— Да еще семь бродовых ручьевин.

— Чего? — не понял Герман.

— Ручьи, говорю, еще будут! — громко, думая, что Герман не расслышал, повторил Ваня. — Без мостов. Мосты-то сгнили. А один ручей — с мостиком.

— Ты что, не первый раз тут едешь?

— Конечно! Первый раз дак папка и не отправил бы. Я уже по два лета туристов в Ким-ярь возил.

— А зачем они туда ездят?

— Туристы дак!.. Озерины смотрят, рыбу ловят...

За болотом, на пригорке, поросшем старыми осинами, они остановились. Герман подошел к волокушам, потрогал веревку.

— Придется развязать, — сказал он. — Надо термос достать. Отец кофе пить будет.

...Уже второй час Ваня ее возле Мальки, обмахивая ее березовым веником, — оберегал от оводов, а Тимошкины, казалось, и не думали двигаться дальше. Герман спал, уткнувшись лицом в траву и укрыв голову полотенцем, а Василий Кирикович лежал на обочине в тени осинника и то ли дремал, то ли думал что-то. Ваня не решался беспокоить его напоминанием, что время идет и пора уж трогаться в путь. Он надеялся, что Василию Кириковичу надоест смотреть на эту бесконечную ходьбу вокруг лошади и он сам догадается, что отдыхать довольно.

Но Василий Кирикович не видел ни лошади, ни Вани. В мыслях он был в далеком сорок пятом году, когда вернулся с военной службы. Только один месяц пожил он тогда в родительском доме, но и месяц тот показался ему годом: за Уралом, в Северном Казахстане, ждал его друг Карп Семенович Деревянко, подполковник медицинской службы. Впрочем, только ли друг? У Деревянко была взрослая дочь, и фотографию ее Василий Кирикович уж давно носил в кармане кителя, у сердца.

Если бы он сказал тогда отцу о своих тайных надеждах, тот, может быть, лучше понял бы причину поспешного отъезда сына. Но отец ничего не знал и рассуждал по-своему: сын — большой человек: с войны пришел майором, так разве ж останется дома?..

Для отца тот месяц пролетел, как день, и, провожая сына, он просил только об одном — не забывать родную сторонку.

Они ехали тогда в такой же знойный июльский день по этой самой дороге. Тощая лошаденка еле-еле тащила большую двухосную телегу. Это раздражало Василия Кириковича, но утешало отца: какой-то лишний час он побыл возле сына. В Сарге, прощаясь, отец сказал:

— Хоть письма чаще пиши. Сам-то уж, чую, не приедешь из этакой дали...

По щекам отца текли слезы, и, чтобы успокоить его, Василий Кирикович пообещал:

— Что письма! Каждый год в отпуск приезжать буду!

Разве мог он думать тогда, что обратная дорога выпадет только через двадцать пять лет?..

Сначала семья — с малыми ребятами в такую даль не поедешь, — потом заочная учеба в вузе и стремительный взлет по служебной лестнице от директора небольшого завода до управляющего крупнейшим строительным трестом, учеба жены в ординатуре... и закрутилось!

Лет десять Василий Кирикович, кажется, вообще не помнил о Ким-ярь и о своей деревне Лахте. Однако связь со стариками поддерживал: слал им на праздники открытки, а домработница Даша, тихая и исполнительная, по его распоряжению время от времени отправляла в Лахту посылочки или деньги.

Из Лахты, тоже очень редко, приходили коротенькие письма, написанные соседкой Нюрой Маркеловой, поскольку отец и мать были неграмотны. Кроме обычных поклонов, в этих письмах перечислялось, кто приезжал в Ким-ярь в отпуск, да кто еще, говорят, собирается наведаться в родные места. О себе старики сообщали неизменно одно и то же: «Мы покуда, слава богу, живы-здоровы, и дома все ладно». Мысль навестить родину пришла Василию Кириковичу прошлый год, когда он оформился на персональную пенсию. Оказавшись без дела, он сначала так, от избытка