— Про героев и битвы? Про дружбу и предательство? Или про ревность и любовь?
— Про древних элвен.
Он растит её доверие, её интерес, словно молодое деревце. Невидимые нити, что связывают их, всё крепче.
И временами Соласу начинает казаться, что, когда придёт время, некоторые из этих узлов ему будет совсем непросто развязать.
Комментарий к Волчьи игры
Лавеллан участвует в серии “Волчье время”: https://ficbook.net/readfic/5083226
========== Тавис, Лорд Подземелья ==========
Небо над Бодрумом сияет насыщенной индорильской лазурью — почти неприличной для редоранского замка. Солнце — ясное, чистое, щедро льющее лёгкое звонкое золото. Алые флаги над магистратом тщетно силятся придать городу строгости и достоинства: весна вступила в свои права — по крайней мере над землёй. Стрекочут полупрозрачные самцы нетчей, увиваясь вокруг величественной, как двемерский летающий корабль, самки; белокрылые грифоны, не обращая внимания на вездесущих скальников, уходят, красуясь друг перед другом, в крутые пике; даже бесстрастный автоматон-ангел, левитирующий над ними, бросил следить за порядком и просто наслаждается весной.
Капрал Ормейн, Чемпион бодрумской стражи, опускает взгляд. Земля — строже, дисциплинированней и скромней: от казарм доносятся простые, привычные звуки — звон мечей, топот, скрежет доспехов, резкие окрики инструктора. Мечники по праву считаются гордостью Дома Редоран; Ормейн и сам когда-то был одним из них. Несмотря на некоторые способности к магии, от предложения священников он отказался наотрез: истовый трибуналит, он считал веру чем-то слишком сокровенным, личным. Да и знал за собой скрытое под внешней невозмутимостью пылающее море страстей, и потому не был уверен, что выдержит строгую — телесную и духовную — аскезу фанатиков.
А вот Нелосу Ратриону, капитану бодрумской стражи, Ведам Ормейн не отказал: путь защиты закона отвечал зову его сердца и позволял раскрыть все данные волей Трибунала способности. Да и сам капитан, принципиальный, но гибкий, умеющий мыслить нестандартно, видеть любые средства — не изменяя при этом цели, — Ведаму нравился.
Когда капитан Ратрион задумал почти немыслимое — капрал Ормейн вызвался добровольцем сам. И не пожалел ни на миг.
В бодрумском небе правит весна; на земле — выучка и дисциплина. Ведам Ормейн оставляет и то, и другое без сожалений — его путь лежит в Подземелья.
Магистрат предпочитал не замечать город-под-городом; простые жители брезгливо отводили глаза, встретившись с обитателями подземелий; предыдущий капитан стражи любил списывать на них все преступления, но и не гнушался брать дань. Порой устраивали облавы — больше для тренировки бойцов, чем по необходимости: бодрумское дно было тихим омутом, и скампы, водившиеся в нём, не рисковали показываться на глаза Надземью.
Нелос Ратрион впервые попытался заговорить с Подземельем.
Ведам прекрасно осознавал, что едва ли у него бы вышло преодолеть вековую пропасть в одиночку, двигаясь навстречу лишь с одной стороны. Даже Ратрион был не настолько гибок, чтобы признать троглодитов или минотавров равными себе и допустить мысль о союзе с ними. Подземелью позволено было существовать — но не более: слепым, немым и невидимым.
Пока не появился он. Лорд — или хан, как звали его обитатели городского дна. Глаза — глаз — слепых и голос молчащих.
Тай.
«Тавис Отрелет», перекатывает на языке Ведам, спускаясь по извилистой тропе, начинающейся за рынком верхнего Бодрума. «Тавис», — думает Ведам, и в тысячный раз благодарит неведомого создателя стражницкого доспеха за то, что глухой шлем скрывает сейчас его лицо от досужих взглядов.
Не может мер из верхнего Бодрума излучать такое чистое, откровенное, жадное счастье, спускаясь под землю. Не может — но излучает, чувствует, почти кричит о нём.
Потому что — Тай.
Весна и индорильская лазурь неба остаются за спиной. Подземелье не видит солнца и не нуждается в нём. Тут дымно чадят факелы, дробясь на осколки света в мутной глади сточных вод. Пахнет канализацией и влажной землёй. Но ещё сильнее — грибами и недоброй, тяжёлой магией — неистребимо-телваннийский дух.
Ведам проходит мимо стайки троглодитов — они ворчат что-то на своём дикарском языке, чутко ведут слепыми мордами ему вслед. Медузы отводят глаза, лишь их змеи-косы недобро шипят; минотавры настороженно сжимают древки топоров, но молчат. Гость хана тут — неприкосновенен. Воля хана тут — высший закон.
У неприметной пещеры — природной, но бережно обработанной, почти уютной внутри — Ведама встречает гарпия. Её некрасивое лицо насмешливо кривится.
— Добрый день, сэра Ворона, — бесстрастно приветствует её Ведам.
Гарпия хрипло смеётся:
— День — это у вас. У нас всегда ночь, и обычно совсем недобрая.
Ведаму она нравится. Нравятся её ум, её незлобливость и ироничность — назваться Вороной, если ты полуптица, и носить это имя с гордостью сможет не каждый. Но даже будь она злобной дурой без чувства юмора — Ведам всё равно ценил бы её за слепую преданность своему хану.
— Он ждёт тебя в Норе, — сообщает Ворона.
Ведам благодарно кивает и заходит в пещеру.
Неудивительно, что бодрумское дно приняло Тая как своего: тут все искалечены магией, тут все лишь отчасти меры… И он — тоже.
Левой половины лица у хана словно бы не было: пустая глазница тонет в белёсом сплетении шрамов; волосы, связанные косицей, не скрывают отсутствия левого же уха; кривая, навечно застывшая гримаса добавляет жутковатого веселья… Под одеждой, Ведам знает, всё ничуть не лучше.
И смотрит с восхищением.
Тай поднимает глаз от бумаг. Он до сих пор чуть насторожен в первые минуты, глядит с вызовом — будто всё ещё не может поверить, что не отпугивает своим видом посланца сверху. Будто всё пытается уловить насмешку, презрение, отвращение. Ведам молча снимает шлем — пусть ищет, если хочет. Тай слишком умён, чтобы разглядеть то, чего нет и не было никогда.
— Передай Ратриону, что мои троглодиты взяли скуумный след, — говорит Тай. — Шати довела их до Ратуши, но там ей пришлось скрыться.
Голос у него бесстрастен, но глаз…