осталось свободного времени для размышлений о себе самом.

Его заблуждение не было чем-то, что могло вызвать удивление, наоборот, оно представлялось вполне естественным. Девушка была одета в черное с головы до ног, а не в белое платье, как на портрете. Она ничего не знала о конфликте, она не знала ничего, кроме того, что ее позвали, что ее судьба может зависеть от следующих нескольких минут. В ее глазах был трогательный вопрос, тревожные морщинки на веках, невинная мольба во взгляде. И лицо — то же самое: те же губы, чувствительные, готовые задрожать… во всем ее облике присутствовало нечто большее, чем простое сходство. Откуда ко мне пришло знание, я сказать не могу, как не сможет этого сказать ни один человек. Только другая, старшая, — нет! не старшая; вечно молодая, Агнес, которой не суждено было войти в возраст, та, которая, как говорят, была матерью человека, никогда ее не видевшего, — это она привела свою родственницу, своего посланника к нашим сердцам.

* * *

Через несколько дней мой отец поправился: говорили, что он простудился накануне, а, естественно, в семьдесят лет даже у сильного человека от самой легкой болезни может нарушиться душевное равновесие. Он совершенно поправился, но впоследствии охотно передал управление собственностью, связанной с человеческим благополучием, в мои руки, поскольку я не считал для себя обременительным самому отправиться на место и увидеть собственными глазами, как обстоят дела. Ему больше нравилось пребывать в доме, и в конце жизни он получал больше удовольствия, занимаясь исключительно личными делами. Агнес стала моей женой, как он, конечно, и предвидел. Следует воздать ему должное — им двигали не только нежелание принять чью-то дочь или взвалить на свои плечи навязываемую ему ответственность; хотя оба эти мотива, в той или иной степени, конечно же, присутствовали. Я не знал, да и не узнаю, какие обиды затаил он на семью моей матери, и особенно на того самого кузена; но то, что он был настроен очень решительно и имел глубокое предубеждение, не подлежит никакому сомнению. Впоследствии выяснилось, что первый раз, когда я таинственным образом был приведен к нему с посланием, которого я не понимал и которого он в то время также не понял, был вечером того дня, когда он получил письмо покойного, в котором тот обращался к нему, — к обиженному им человеку, — с просьбой позаботиться о ребенке, который вскоре должен был остаться в этом мире без близких людей. Во второй раз, когда я снова явился посланцем, им были получены новые письма — от няни, бывшей единственным опекуном сироты, и от священника того места, где умер ее отец, считавших само собой разумеющимся, что дом моего отца станет для нее новым домом. Что случилось в третий раз, и каковы были результаты, я уже описал.

Долгое время после этого меня не покидал смутный страх, что однажды овладевшее мной влияние может вернуться снова. Почему я должен был бояться его, бояться стать посланником благословенного создания, чьи желания не могли быть ничем иным, как желаниями Неба? Кто может сказать? Плоть и кровь не созданы для подобных встреч: их было больше, чем я мог вынести. Но ничего подобного больше не повторилось.

Агнес установила свой мирный домашний трон под портретом. Мой отец хотел, чтобы это было так, и проводил вечера с нами, а не в старой библиотеке, в тепле, освещенный маленьким кругом света, создаваемом настольной лампой, пока он был жив. Гости полагают, что картина на стене — это портрет моей жены, и я всегда радуюсь этому. Та, которая была моей матерью, которая возвращалась ко мне и трижды проникала в мою душу на короткие мгновения, — чего я не мог осознать, — теперь удалилась для меня в незримые области. Она вновь вернулась в тайное общество теней, которые могут воплотиться в реальность только в атмосфере, готовой к изменению и устранению всех различий, к установлению гармонии, в которой возможны любые чудеса, — в атмосфере, пронизанной светом совершенного дня.