«Священную войну»! Но что же автор хотел сказать этим эпизодом? Скорее всего, примерно следующее: «Смотрите: все это — растленные, порочные молодые люди. Но в нужный момент…»

Наша критика, не раз разбирая те или иные недостатки тех «молодежных книг», по страницам которых бездумно шагали впустую разглагольствовавшие мальчики и девочки, справедливо указывала, что попытки отдельных авторов доказать «потенциальную готовность к бою в нужный момент» этих хлюпиков наивны и тщетны. Не странно ли, что теперь аналогичную попытку предпринимает автор романа, направленного против всякого рода идейной расхлябанности? Но, может быть, все это не так, и на самом деле участники пьянки, в том числе и фарцовщик Генка Зародов, и Виталий Огурцов, убежденный, судя по его речам, противник социализма, попросту изгилялись над замечательной патриотической песней? Но тогда почему же так умиляется при этом автор? Ему здесь явно не свести концы с концами — именно потому, что нарушена жизненная правда.

В РОМАНЕ «Чего же ты хочешь?» ощущается стремление автора произвести острый социальный разрез самых разных слоев и действующих сил как в нашем обществе, так я за рубежом, но при этом наибольшее внимание в романе уделено наряду с молодежью — интеллигенции.

Нельзя в ряде случаев не согласиться с острым беспокойством автора по поводу тех или иных отрицательных явлений в этой среде. С удовлетворением, например, читаются страницы, на которых разоблачается некий Александр Максимович Зародов, беспринципный конъюнктурщик, для которого спекуляции на марксизме — средство для личного преуспеяния.

Удовлетворение поначалу вызывают и резкие страницы, посвященные «неославянофилу» Богородицкому. Удовлетворение потому, что не может не вызывать решительного протеста забвение ленинских слов о том, что национальная гордость великороссов опирается прежде всего на революционные черты нашего народа. Нельзя примириться с забвением ленинского учения о двух культурах в каждой национальной культуре. Однако читая роман, видишь, что на серьезный анализ тенденций внесоциального толкования патриотизма, свойственных кое-кому из наших литераторов, рассчитывать не приходится.

Да, автор касается фактов, действительно заслуживающих осуждения. Но вот разворачивается действие романа, и невольно приходишь к выводу, что, обратив свое внимание на явления, социально нам чуждые, искусственно их сконцентрировав, писатель прошел мимо огромных духовных, идейных достижений советского общества, упрощенно отнесся к решению сложных проблем, связанных с жизнью и работой народной советской интеллигенции. Оказывается, что наука представлена карьеристом, писатели, за крайне малым исключением, — идейные перерожденцы.

Могут возразить: разве в романе не изображен интеллигент, писатель Булатов, фигура, по замыслу автора, явно положительная, несущая на себе основную идейную нагрузку? Но, к сожалению, образ этот схематичен я не обладает силой художественного воздействия. Он, Булатов, — главная и почти единственная фигура в романе, способная противостоять всем проискам классовых врагов, любому влиянию чуждой идеологии. Он вызволяет из беды находящуюся за границей Леру, перевоспитывает художника Свешникова и его жену, помогает найти свое место в жизни переводчице Ие. Он — единственная опора всех, в ком живы совесть и чувство гражданского долга; он же — гроза для любого негодяя, приспособленца и карьериста. При этом Булатов живет и работает в окружении сонма недоброжелателей и под непрерывный аккомпанемент неврастеничных припадков жены. Везде и во всем — Булатов, только он, да еще три-четыре человека, упомянутых весьма бегло, стоят на правильных позициях и по-настоящему сознают ответственность перед историей, перед обществом.

ОДНА из основных сюжетных линий романа — путешествие по Советскому Союзу группы из четырех зарубежных «гостей». Они репродуцируют произведения древнерусского искусства, но за этой ширмой ведут диверсионную работу. «Работа» эта заключается в попытках разложить советских людей, преимущественно из среды творческой интеллигенции. Бесспорно, подобные намерения характерны для наших идеологических противников. Однако какими методами действует данная группа? Во-первых, ее активная участница Порция Браун делает главной ареной антисоветской пропаганды… собственную постель. Именно там она внушает своим «объектам» всевозможные «фрондерские» сюжеты. Но это еще не все. Оказывается, все та же Порция может с помощью разного рода зарубежных «голосов» воздействовать на планы советских книгоиздательств(!). Нет сомнения в том, что наши идеологические противники используют все средства для разложения интеллигенции социалистических стран «изнутри». Но мы находимся в идеологическом наступлении, идея марксизма-ленинизма, все более овладевая умами миллионов людей, заставляют идеологов антикоммунизма переходить к обороне, применять все более коварные, изощренные методы. Известна отвратительная роль в этом деле как конкретных идеологических диверсантов, так и многих антикоммунистических органов буржуазной печати, радиостанций включая «Голос Америки». Именно поэтому мне кажется наивной женская модификация «всесильного» Джеймса Бонда в лице Порции Браун. Столь упрощенное изображение методов борьбы наших идеологических противников скорее способно ослабить нашу бдительность, чем обострить ее.

Примечательно, что единственный человек, способный дать отпор идеологическим диверсиям, — все тот же Булатов. Именно он «развенчивает» Порцию Браун. Исчерпав, видимо, все аргументы в споре, Булатов шлепает ее «пониже спины». На время он смущается таким способом полемики с классовым врагом, но автор романа его одобряет: во-первых, тем самым Булатов, дескать, подтверждает свою твердость; во-вторых, присутствующие при «диспуте» лица полностью осознают идейную правоту этого писателя.

Итак, Булатов предстает перед читателем натурой исключительной. Он заслонил всех. Вот здесь и скрывается самое разительное несоответствие между замыслом романа и реальной жизнью. Удивительно, но в социальном романе В. Кочетова. посвященном советской действительности, ничего не говорится о ведущей и организующей роли партии в жизни нашего общества! И именно авторским стремлением как-то прикрыть это поразительное зияние и вызвана гипертрофия образа Булатова и возложенных на него функций. Неправда жизни повела к неправде художественной.

Следует сказать также, что именно с этим серьезным недостатком произведения связан и другой, не менее серьезный, заключающийся в том, что