не имеющего. А ведь поэзии нашей, богатой мощными талантами, нет никакого расчета ходить в этой лирической «мини-юбке» — во имя ее жизненности необходимо развивать все жанры.

Одновременно, по свидетельствам критики, расплодилось в ней непомерное количество стихов гладко-поверхностных, с мизерностью мысли и чувства. Один из западных писателей сказал, что авангардизм породил тысячи новых приемов, но позабыл один старый — как изображать человеческое достоинство, а оно-то и является «плотью и кровью литературы». Авангардизм позабыл, а некоторые наши лирики еще до того и не дошли. Между тем поэтическая болезнь маломыслия при многословии перекинулась и на песенное творчество. Несть числа нареканиям, что в музыке размывается национальная основа, что некоторые композиторы, не надеясь, очевидно, на собственный талант, тащат откуда попало заимствования, в первую очередь от джаза, действуя по пословице «С миру по нитке — голому рубашка», что в вокале насаждается нудное модерновое завывание — один слог на километр. По этим статьям должна болеть голова у композиторов. Но и поэтическая основа многих песен не лучше. Разрешите привести один текст, записанный по радио:

Мысль убога, форма, включая рифмовку, безнога. Ничего автор не знает, не понимает, не припоминает, но, обряженный в подражательские музыкальные обноски, морочит головы миллионным аудиториям. И как-то не вяжется, что, с одной стороны, мы говорим о высокой социалистической духовной культуре — и такая культура действительно создана! — а с другой стороны, без протеста терпим эту серость и убогость, рассчитанную разве что на интеллект кроликов.

И тут самое время сказать о критике, на недостатки которой указывал в своей речи на съезде партии Леонид Ильич Брежнев. Именно на ней — первая доля ответственности и за кружение псевдолирических ветряков, которые мелют мякину, и за эти песенные всхлипы и всхрапы. Не думаю, что правильно купать критиков в холодной воде огулом, у нас есть превосходные литературоведческие работы, серьезные, умно и с душевным жаром написанные статьи, И все же главная задача критики, как ее определил Белинский,— сравнение искусства с жизнью, его породившей, и с идеалами искусства; она является движущейся эстетикой, впередсмотрящим в литературном процессе и связующим звеном между литературой и обществом. Однако частенько это высокое назначение забывается, и в ряду с немногими добротными статьями мельтешит множество статей и статеек комплиментарных, поверхностных, приплясывающих. Возможно, многие из них продиктованы добрыми намерениями, но в конечном счете оборачиваются они медвежьей услугой.

В «Литературной газете» за 9 июня напечатана большая статья Ал. Михайлова «Волжская сюита». Критик он интересный, талантливый, любящий дискуссии, но, видимо из желания «ямбом подсюсюкнуть» волжанам, пишет:

«Воды Волги словно несут в себе и поэтическое обновление… поэт оказался на подступах к большой теме современности. Не ограничиваясь ретроспективным анализом, он повышает нравственный спрос к человеку и, прежде всего, к самому себе».

Высоко взято, прямо на Пушкина впору! А какие стихи приводит Михайлов в подтверждение? А вот какие:

Стихи беспомощны — чего стоят одни эти «жизнь клокочет», «за шиворот берет» и кого-то, «между прочим, выводит наперед». Содержание их — изжеванные прописи. Откуда же взялась «поэтическая ширь», «ретроспективный анализ», который повышает «нравственный спрос», и даже «понимание жизни и творчества — диалектическое понимание» с восклицательным знаком? Не знаю, может быть, поэма достойна внимания, но Ал. Михайлов комментирует приведенные строфы — для чего же нужно прицепом к телеге делать современный электровоз? (Аплодисменты.)

Высшая доблесть критика — непредвзятость. Литератор и читатель должны верить в беспристрастность критика, как католик в непогрешимость папы,— ведь не случайно называют критиков судьями. Но вот в том же номере «Литературной газеты» Игорь Волгин пишет о стихах Владимира Соколова — вслушайтесь, как пишет! — «Зрелый Соколов ищет и находит оправдание безусловной ценности своего лирического героя». И в подтверждение цитирует строфу:

Хорошая строфа на своем месте, но с помощью какой магии и хиромантии можно обнаружить в ней «оправдание безусловной ценности своего лирического героя»? Полагаю, что и для Владимира Соколова это загадка. А ларчик открывается просто — вслед за этой цитатой следует признание: «Эти заметки о стихах Соколова субъективны, ибо автор их пристрастен», причем слово «пристрастен» подчеркнуто.

Случайность, единичность? Если бы. 23 июня в «Литературной газете» напечатана большая статья Владимира Орлова «Подлинная поэзия и «стихи как стихи»…». Опытный критик возвышает глас свой против поэтического мелкотемья и против формотворчества в ущерб содержанию, назидает: «Поэзия — дело настолько важное и ответственное, что, когда речь заходит о ее роли и назначении, никаким недомолвкам и околичностям не может быть места». Праведно изречено! Но, изрядно пожонглировав общими положениями, обозрев местность с птичьего полета, Орлов не приводит ни одного конкретного примера мелкотемья и формотворчества, а вот в конце, сверстав короткую, карабинного типа обойму имен, скороговоркой поминает Смелякова и Вознесенского, Межелайтиса и Ахмадулину. По какому смыслу и принципу? Никак не понять. Скажем, Вознесенского и я и критиковал,