подавленная вышла из зала. Выпив в буфете кофе, она зашла в машинописную и, устало опустившись на стул, потянулась к бумаге, сколотой скрепкой. «Уже выступил Янтарев?» — И Ирина жадным взглядом впилась в еще не прав-ленную стенограмму. «…У Жернового большой опыт, завидная воля, он может увлечь людей и повести их за собой», — выхватила она из середины стенограммы, и на душе вдруг как-то стало легче. «Может, еще все и обойдется?» —• подумала она с надеждой. «Но у Жернового, к сожалению, есть и серьезные недостатки,— прочитала она дальше. — Переоценив свои силы, он не создавал условий для свободного обмена мнениями, не считался с товарищами по работе, окружил себя подхалимами и угодниками. Вас, товарищ Жерновой, предупреждали многие. Прежде чем идти на два плана, надо было очень много поработать. А ведь за последний год у нас ничего не изменилось. Кормовая база осталась прежней. Даже еще слабее — клеверов уже не было. И к приему продукции не подготовились. При транспортировке скота терялось двадцать процентов мяса. Нажим был большой, а силы не хватало. Тут-то и показали себя Трухины—пошли на обман…»

Не дочитав стенограммы, она вернулась к себе и, сев за машинку, ударила по клавишам пальцами. Ударила и, уронив голову на руки, заплакала.

Потом ей снова захотелось узнать, как и что там. Она встала, собираясь идти, как вдруг распахнулась дверь, и показался Жерновой. Он не вошел, а почти вбежал с папкой в руках, держа ее на весу, и, не говоря ни слова, скрылся в своем кабинете.

Для Жернового это уже был не свой кабинет, теперь каждая вещь здесь, казалось, отделилась от него и жила сама по себе, независимо от старого хозяина, — он не мог ни выбросить ее, ни заменить, ни даже передвинуть.

Бросив на подоконник папку, Жерновой опустился в кресло для посетителей и стиснул руками голову.

Почти тридцать лет он шел без остановки, упорно и настойчиво пробивался вперед, и все — по восходящей. Такова уж была у него хватка. Он верил в нее, как в свою судьбу. И вдруг изменила эта самая хватка, сорвалась рука, и — он покатился вниз. И поддержать некому. Бруснецов — он и тут оказался самим

собой — подал заявление об уходе по собственному желанию. Пекуровский — тот проще: он-де непричастен, работал по указанию секретарей. Трухин, как полагалось, признал ошибки, покритиковал всех, в том числе и Жернового, и самого себя, и, повернувшись к президиуму, не забыл ли еще кого, — заключил: «На ошибках учимся, товарищи, мы народ дисциплинированный — подскажите, исправимся».

Жерновой стал перебирать в памяти. Когда ему предоставили слово, он встал, ноги вдруг будто стали ватные, не слушались, он шел к трибуне и зачем-то нес в руках папку. Как это глупо получилось. Вышел и, уцепившись за край трибуны, глянул в переполненный, притихший зал. Сколько он тут раз выступал и с докладами, и просто так, а теперь вдруг пересохли губы. Наконец он сказал, что критика справедлива, что верно, были недостатки. Ответил кое на какие вопросы, снова, как всегда, кое-кого одернул, надо, мол, не оглядываться, а работать, и о Селезневой сказал, что она должна нести ответственность за состояние дел в области наравне с ним, и Янтареву дал справку…

В ушах его и теперь слышалось, как по залу прокатился гул негодования. Поднялся секретарь ЦК и своим окающим баском сказал:

— Неужели вы, товарищ Жерновой, не поняли всего того, что здесь произошло? Вы отбросили область по сельскому хозяйству назад. Вы должны чистосердечно признать ошибки, способны ли вы дальше?..

И опять Жерновой вспомнил, как глянул он в переполненный, настороженный зал, и хотя ему было нелегко признаться, он сказал:

— Теперь, наверное, не смогу руководить.

ухожу… — И тут же поправился: — Прошу освободить, а не снять…

— Об этом надо раньше было думать! — кинул кто-то с переднего ряда, Жерновой взглянул и увидел Дружинина.

И вот он без работы, без друзей, без семьи. Все было — и ничего не осталось. И не жадничал, кажется. Жил, не думая о себе самом. Только работа. Работа и работа. И вдруг все Полетело под откос. И должность. И авторитет. И заслуги — все, все…

А жизнь в Краснолудье. как и повсюду, шла своим чередом. По дорогам во всех направлениях двигались машины с грузами. Через Краснолудск на восток прошли первые электропоезда. золотистой звездой прочертил бледно-голубое небо очередной спутник.

Высокий человек в черном сборчатом полушубке вышел из обкома партии. И его сразу окружили люди, поздравляли с избранием первым секретарем. Янтарев жмурился от слепящего солнца, кивал головой:

— Хватит поздравлять. День уже обгоняет ночь — вот-вот и весна…

— Еще бы. ведь миновал солноворот. — отозвался Дружинин, и все как-то вдруг заговорили о новых делах, о надвигавшейся весне, которая обещала быть в этом году необычно ранней и бурной.

Миновал солноворот. Прибавилось дня на маленькую крохотку, на воробьиный скок. Но как-то сразу словно стало больше света и больше тепла. На красной стороне карнизов защебетали птицы. Дрогнули на ветвях почки. Проклюнулись с крыш первые серебристые сосульки.

Подосиновец — Киров

1958 — 1963