спросил:
– Скажи, я сильно огромный, а?
– Глупый ты, а не огромный, – ответила Джил и ещё сильнее прижалась к нему. Ей вдруг подумалось, что, наверное, они смотрятся вместе нелепо – толстый и тонкая, но даже это словно бы добавляло остроты её к нему отношению.
Позднее, уже в комнате Джил, она стояла перед ним совсем голая, неловко опустив по швам руки. Майк смотрел на нее во все глаза и не мог двинуться, словно перед ним было божество.
– Джил, боже мой, ты такая прекрасная, такая прекрасная, – на выдохе, глухо всё повторял он, жадно глядя на её почти несуществующую грудь с тёмными торчащими сосками, на выпирающие тазовые кости, на узловатые колени и тонкие руки, заканчивающиеся огромными кистями. Но Майк не видел всего этого – перед ним стояла богиня, совершенная и желанная настолько, что страшно было даже подумать о том, чтобы к ней прикоснуться. А потому богиня подошла к нему сама, смущаясь, села к нему на колени и позволила провести ладонями по батарее ребер на спине, по хрупкому выпирающему позвоночнику и впалым ягодицам.
Джил мягко уложила его на спину и так же мягко начала расстёгивать его ремень, а он, словно большой детёныш-дельфин, помогал ей выпростать его из безразмерных штанов.
За все свои двадцать восемь лет Джил ни разу так отчётливо не хотела мужчину. Конечно, у нее было несколько бойфрендов, но секс всегда был и оставался для неё неким необходимым компонентом, без которого, увы, невозможны отношения между мужчиной и женщиной. А вот теперь, сидя сверху на огромном животе Майка, она не то чтобы осознала, она просто не могла не делать это – желание словно бы смяло и отбросило в сторону её разум, волю, стыдливость и целомудренность, оставив только дикую потребность взять его всего или отдаться ему. Джил не понимала, что именно происходит и отчего ей становилось так приятно и сладко, что хотелось то плакать, то смеяться, то кричать в голос, и тогда она попросту зажимала себе рот руками и ещё активнее вбирала Майка в себя.
Когда они уже просто лежали рядом, она все не могла прекратить трогать его, ей хотелось держать и гладить его руку, хотелось класть голову ему на грудь и обязательно касаться его щекой, хотелось закинуть на него ногу. Майк лишь время от времени качал головой и снова и снова отклонялся и смотрел на Джил, словно не верил, что она действительно здесь, с ним, со всеми своими невесомыми прелестями. Ближе к утру он признался, что у него не было ничего с женщинами уже почти десять лет, с тех пор как ему было девятнадцать. В ответ Джил лишь плотнее прижалась к нему всем телом.
Он тихонько убрался к себе в комнату, когда рассвет уже забрезжил на востоке, ещё не окрасив, но словно бы наметив, в какие цвета он намерен расцветить сегодняшнее утро. И было то утро ярко-жёлтым, ровно настолько же ярко-зелёным, а надо всем этим куполом раскинулось ультрамариновое небо.
А дальше была настоящая пытка – видеть друг друга за завтраком, но не подавать виду, сидеть одним кружком на сеансе групповой терапии и слушать глупые и однообразные истории, лежать в соседних шезлонгах у бассейна и не касаться друг друга. А потом Майк вдруг признался ей в любви, он смотрел прямо перед собой в купол зелёного зонта, растянутого над шезлонгом, и Джил даже не поняла, как она смогла угадать это тихое признание, но ошибки быть не могло. Он ответила ему так же тихо, закрыв глаза, которые вдруг наполнились слезами. А вечером они снова гуляли по парку и даже пробовали делать секс в каких-то колючих кустах, и у них ничего не получилось, и это было смешно и отчего-то мило. Джил нежно целовала его руки и всё шептала: «Майки, Майки», а он всё время отстранял её от себя и всё не мог отвести от неё восхищённого взгляда, от которого Джил испытывала нечто среднее между удовольствием и одурением. А потом было ещё пять недель встреч, вечерних прогулок, утренних купаний и ночных нежностей, и с каждым днём Джил всё больше привязывалась к этому большому и совершенно удивительному парню, запас восхищения и нежности которого был, казалось, неиссякаемым.
Майк терял вес быстро и настойчиво, Джил прибавляла медленно и неровно. Она уже почти могла обнять его вокруг талии своими худенькими, словно плётки, руками, а однажды он уверенно и настойчиво овладел ею в парке, под их любимым старым дубом, чего раньше у них никогда не получалось. Джил была счастлива – впервые за много лет у нее появился кто-то, кроме себя самой, кому она не была безразлична. Она думала о нём всё время – просыпаясь по утрам, уныло сидя за трапезами в столовой, сидя в кругу на групповой терапии, читая, слушая музыку. Она просто жила Майком, жила с Майком, жила для Майка. А он с поражающей новизной всякий раз дарил ей свое обожание и восхищение, и это было прекрасно, трогательно и удивительно, и Джил всегда ловила себя на том, что очень боится это потерять.
Майку стало плохо в самом начале октября, когда в тёплые деньки уже нет-нет и врывался неистовый и дерзкий ветер, напоминая о том, что тепло это не вечно. Купания в открытом бассейне прекратились, а на акватерапию теперь следовало ходить на другой конец парка, в закрытый бассейн, где голоса гулко отражались от стен, а белый кафель душевых напоминал о больнице. В то утро Майк не вышел к завтраку – Джил чутко уловила этот момент, теперь она всегда знала, где он и что делает. Когда она, впихнув в себя тыквенную кашу и золотистые оладьи с кленовым сиропом, поднялась к нему, его не оказалось и в комнате. Джил стало не по себе, в голове немедленно пронеслись образы постройневшего, затянутого в укоротившийся ремень Майка, выходящего из главных ворот, за которым его поджидает семейный автомобиль и утирающая слезу матушка, но она всё же немедленно отогнала ненужное видение. Нет, Майк не мог так поступить, никуда он не уехал, просто задержался на утренних процедурах. Он не вышел и к обеду, как не появился в бассейне и на терапии – Джил специально заняла скамейку перед лечебным корпусом, откуда был прекрасно виден вход. Беспокойство достигло предела к вечеру, и Джил, краснея и срываясь на шёпот, робко обратилась к медсестре, с деловым видом читавшей что-то в компьютере. – Майкл? Сожалею, но он в больнице, ночью увезли… – Как в больнице? Почему в больнице? – рот Джил вдруг как-то сам по себе задёргался и перестал слушаться. В голове зашумело, ноги стали ватными. Она ухватилась руками за стену и попробовала собрать себя, взять в руки. – Почему в больнице? – спросила она медсестру, которая смотрела не неё с любопытством и участием. – Прошу прощения, Джил, но это рабочая информация, прости ещё раз, – и сестра дала понять, что разговор окончен. – В какой больнице? – Джил
А дальше была настоящая пытка – видеть друг друга за завтраком, но не подавать виду, сидеть одним кружком на сеансе групповой терапии и слушать глупые и однообразные истории, лежать в соседних шезлонгах у бассейна и не касаться друг друга. А потом Майк вдруг признался ей в любви, он смотрел прямо перед собой в купол зелёного зонта, растянутого над шезлонгом, и Джил даже не поняла, как она смогла угадать это тихое признание, но ошибки быть не могло. Он ответила ему так же тихо, закрыв глаза, которые вдруг наполнились слезами. А вечером они снова гуляли по парку и даже пробовали делать секс в каких-то колючих кустах, и у них ничего не получилось, и это было смешно и отчего-то мило. Джил нежно целовала его руки и всё шептала: «Майки, Майки», а он всё время отстранял её от себя и всё не мог отвести от неё восхищённого взгляда, от которого Джил испытывала нечто среднее между удовольствием и одурением. А потом было ещё пять недель встреч, вечерних прогулок, утренних купаний и ночных нежностей, и с каждым днём Джил всё больше привязывалась к этому большому и совершенно удивительному парню, запас восхищения и нежности которого был, казалось, неиссякаемым.
Майк терял вес быстро и настойчиво, Джил прибавляла медленно и неровно. Она уже почти могла обнять его вокруг талии своими худенькими, словно плётки, руками, а однажды он уверенно и настойчиво овладел ею в парке, под их любимым старым дубом, чего раньше у них никогда не получалось. Джил была счастлива – впервые за много лет у нее появился кто-то, кроме себя самой, кому она не была безразлична. Она думала о нём всё время – просыпаясь по утрам, уныло сидя за трапезами в столовой, сидя в кругу на групповой терапии, читая, слушая музыку. Она просто жила Майком, жила с Майком, жила для Майка. А он с поражающей новизной всякий раз дарил ей свое обожание и восхищение, и это было прекрасно, трогательно и удивительно, и Джил всегда ловила себя на том, что очень боится это потерять.
Майку стало плохо в самом начале октября, когда в тёплые деньки уже нет-нет и врывался неистовый и дерзкий ветер, напоминая о том, что тепло это не вечно. Купания в открытом бассейне прекратились, а на акватерапию теперь следовало ходить на другой конец парка, в закрытый бассейн, где голоса гулко отражались от стен, а белый кафель душевых напоминал о больнице. В то утро Майк не вышел к завтраку – Джил чутко уловила этот момент, теперь она всегда знала, где он и что делает. Когда она, впихнув в себя тыквенную кашу и золотистые оладьи с кленовым сиропом, поднялась к нему, его не оказалось и в комнате. Джил стало не по себе, в голове немедленно пронеслись образы постройневшего, затянутого в укоротившийся ремень Майка, выходящего из главных ворот, за которым его поджидает семейный автомобиль и утирающая слезу матушка, но она всё же немедленно отогнала ненужное видение. Нет, Майк не мог так поступить, никуда он не уехал, просто задержался на утренних процедурах. Он не вышел и к обеду, как не появился в бассейне и на терапии – Джил специально заняла скамейку перед лечебным корпусом, откуда был прекрасно виден вход. Беспокойство достигло предела к вечеру, и Джил, краснея и срываясь на шёпот, робко обратилась к медсестре, с деловым видом читавшей что-то в компьютере. – Майкл? Сожалею, но он в больнице, ночью увезли… – Как в больнице? Почему в больнице? – рот Джил вдруг как-то сам по себе задёргался и перестал слушаться. В голове зашумело, ноги стали ватными. Она ухватилась руками за стену и попробовала собрать себя, взять в руки. – Почему в больнице? – спросила она медсестру, которая смотрела не неё с любопытством и участием. – Прошу прощения, Джил, но это рабочая информация, прости ещё раз, – и сестра дала понять, что разговор окончен. – В какой больнице? – Джил