Стихи (Борис Александрович Ручьев) Страница 17 - Litvek

скоро не устану,

мороженный — с дороги не сверну,

но если от друзей живым отстану —

всю жизнь свою и душу прокляну.

И я не знаю, где сложу я руки,

увижу ли когда глаза твои...

Благослови

на радости и муки,

на черный труд и смертные бои.

1947—1949

НАШ КОМСОМОЛЬСКИЙ ГОРКОМ

Я — из тех горожан,

у которых

в первый раз — под Магнитной горой —

юность в сердце зажглась, будто порох,

и просилась у Партии в строй.

Вместе с нами

в палатке, как дома,

со штабным телефонным звонком,

ни на час по примеру Парткома

не смолкал комсомольский Горком.

С каменистого дна котлованов,

с тяжким грузом работ и забот,

день и ночь по ступенечкам планов

поднимались мы, строя завод.

Наше —

с ленинским профилем —

знамя

становя во дворе заводском,

зяб ты с нами и парился с нами

на ветру,

комсомольский Горком.

В пору фронта, не мысля о тыле,

промедление ставя в вину,

словно в песне

и мы уходили...

Комсомольцы твои... На войну!

Сгоряча не жалеющих силы,

нас, порою обжатых врагом,

будто чудом — спасал от могилы

твой металл,

комсомольский Горком.

Тылом битвы, как видно, недаром

оставался ты, мир сторожа.

Был строителем.

Стал сталеваром.

Стал броней для своих горожан.

Не стареет душа в человеке,

если шел он с тобой прямиком...

Побратался ты с нами навеки,

дорогой комсомольский Горком.

Сколько душ

снарядил ты в дорогу,

вывел к Партии —в люди, в бои!

И, сменяясь в рядах понемногу,

молодеют отряды твои.

Значит, здравствуй на радость и славу,

в каждом сердце гори огоньком,

молодой, но партийный по нраву,

старый друг, комсомольский Горком.

1958

ПРОЩАНЬЕ С ЮНОСТЬЮ

Поэма

Какой бы пламень гарью нас ни метил,

какой бы пламень нас ни обжигал,

мы станем чище, мы за все ответим —

чем крепче боль,

тем памятней закал.

...И я живу, не жалуясь на долю,

в пустыне, за полярною чертой,

привыкший к баням с ледяной водою,

привыкший к жизни трудной и простой.

Здесь — все пути-дорожки перевиты,

здесь — каждый вор отныне мне знаком,

здесь — битые, матерые бандиты,

раздобрившись, зовут меня «сынком».

И, не глухой к соседским разговорам,

я про себя нередко слышу сам:

«Парнишка, видно, был неважным вором,

в своей деревне лазил по дворам.

Уж больно заморенный он и слабый,

как захудалый пес промеж зверей,—

его, наверно, шибко били бабы

за масло, за сметану, за курей...»

В беде своей — суровы, нелюдимы,

измерив жизнь на свой кривой аршин,

не верят люди в честные седины,

не замечают чистый след морщин.

...Отпела песни юность.

Отмечталась.

Ушла моя жар-птица в перелет.

Уже сжимает чувства возмужалость

и сдержанность, холодная как лед.

Старухой стала девка-синеглазка,

в живой воде целебный дар исчез,

и не хватило хлеба старым сказкам,

чтоб верить им и требовать чудес.

И словно вовсе не было любимых,

живых девчат, не спящих до утра.

И надо вспомнить весны мне и зимы,

и подсчитать года свои пора...

1

Рожденный при царе, крещен в купели

в дому столетнем прадедов своих,

где входят в кровь, как воздух,

с колыбели —

желания, повадки, сказки их;

где по ночам — мы жались первым

страхом —

выл домовой,

яга стучалась в дом,

змей пролетал над крышей и с размаху

хлестал по окнам огненным хвостом;

где нам, мальчишкам, бабки нагадали:

по золотым жар-птицыным следам

за самым верным счастьем рваться в дали

к премудрым людям, к дивным городам;

людские притчи помнить слово в слово,

пройти всю землю вдоль и поперек,

добыть в бою —

из золота литого

заветный, непродажный перстенек.

С ним — яд не травит,

горе не калечит,

над ним — ни жар, ни стужа не вольны,

не страшно с ним идти врагам навстречу

и в мирный день, и в черный день войны.

С ним — год от году

ясный глаз яснее,

спокойней сердце,

жилистей рука,

с ним — человек в сто раз сильнее змея,

в сто раз бесстрашней лютого врага...

Но жили деды,

старясь от безверья

в далекий мир чудесных небылиц:

не довелось им рук обжечь о перья

никем еще не пойманных жар-птиц.

Из рода в род земной надел приемля,

хлеб добывая искони горбом,

с любовью деды веровали в землю,

всю жизнь

лукаво сомневаясь в том,

чего нельзя доподлинно потрогать

сухой ладонью собственной руки,

не раз в уме жалеючи,

что бога

им не пощупать... Руки коротки.

И, молча покоряясь божьей власти,

обид не причиняя никому,

не признавали счастья,

кроме счастья

до ста годов прожить в своем дому,

не быть в боях,

не мучиться разлукой,

тюрьмы не знать,

не нашивать сумы

и ни мечтой, ни службой, ни наукой

не утруждать мужицкие умы.

Но помер дед. И, родом сиротея,

сыны его на кладбище снесли —

безбожники, вояки, грамотеи —

наследники его святой земли.

...И, может, деду в мертвом сне приснится,

как, чернозем отряхивая с рук,

в семнадцать лет, приметив след

жар-птицы,

с его землей без слез прощался внук.

2

Есть города — из дерева и камня,

в рубцах и шрамах, с гарью вековой,

а нам пришлось

вот этими руками

из вечных сплавов строить город свой.

По чертежам — чудесный, как из сказки,

рождением захватывая дух,

он дал нам все — от хлебушка до ласки,