не спрашивать. Он мог бы сказать слово — и Джеймс показал бы ему хоть бедра, хоть сердце с желудком и сам бы вывернулся наизнанку, чтобы Солнцу не пришлось марать руки.

Джеймс хотел объяснить это Солнцу, но что-то подсказывало ему, что этого делать не стоит, потому он лишь кивнул и задержал дыхание, когда уверенные пальцы раздвинули шерсть на крупе.

— Горячее таврение, — определил Тони, заглядывающий Солнцу через плечо, хотя как раз ему Джеймс ничего не разрешал. — Фу, варвары. Когда клеймят жидким азотом, знак образуется за счет осветленной шерсти, а тут ожог, кожа, видишь? Между прочим, прикольный дизайн, Черепу-и-кости понравится. Эй, что за фигня? Кэп, лови его!

Джеймс, слушающий этот монолог с все возрастающим удивлением, недоуменно моргнул.

— Хм, — сказал Тони после нескольких секунд тишины. — Флаттершай, ты в курсе, что у тебя на заднице выжжен череп с осьминожьими щупальцами? И он вдруг стал красным и от нас… э-э-э… уплыл?

Джеймс пожал правым плечом. Солнце, глядевший на него с озабоченным видом, слегка даже померкший, встал и стряхнул соломинки с колен.

— Я передам Брюсу, что ты очнулся, — сказал он. Улыбка, покинувшая губы, продолжала мерцать в глазах. — Мне очень не нравится твоя левая рука.

— А львы? — спросил Джеймс ему в спину.

Солнце остановился и оглянулся через плечо.

— Львы? Ты хочешь посмотреть на львов? Прямо сейчас?

— Посмотреть? — эхом откликнулся Джеймс.

Тогда Солнце развернулся к нему всем телом, и долгую звенящую секунду они смотрели друг другу в глаза. Вернее, Солнце, кажется, смотрел Джеймсу в глаза, а Джеймс разглядывал вертикальную морщинку, появившуюся между светлыми бровями. Потом морщинка разгладилась.

— Да нет же, — сказал Солнце. — Никто не собирался отдавать тебя львам. Мы просто соврали, чтобы Зола не заломил за тебя сумасшедшую цену. С финансами у нас…

Солнце как-то беспомощно развел руками и ушел.

— Вау, — заметил Тони. — Ты все это время думал, что тебя сюда львам на обед притащили? Ну ты даешь, Флаттершай.

И вышел из фургона вслед за Солнцем.

Сэм, к счастью, промолчал. Но Джеймс решил на всякий случай в его сторону не смотреть.

Вместе с Брюсом в фургон вошла его зеленоватая тень — огромная и не то чтобы зловещая, но как-то стихийно, хаотично злая или, может быть, просто перманентно чем-то рассерженная. Мельком оглядев ее, Джеймс предпочел сосредоточиться на самом Брюсе, который приязненно, пусть и немного устало, ему улыбнулся.

— Доброе утро, Джеймс. Меня зовут Брюс, я доктор. Капитан попросил осмотреть вашу руку.

Прошептав ответное приветствие, Джеймс повернулся так, чтобы доктору было удобно, и начал размышлять, за что Солнце могли прозвать Капитаном. Эти мысли не имели никакой практической цели: для него Стив оставался Солнцем с начала и до конца, так внезапно отодвинувшегося в туманное «завтра» — зато раздумья помогали отвлечься от зеленоватой тени, которая хоть и не нападала, но продолжала навевать смутную тревогу. В то, что скороговоркой бормотал Брюс, Джеймс не вслушивался, реагируя лишь на вопросы «Здесь больно?», и «А так?», и «Когда в последний раз…?», и ответы его бывали положительны и бывали отрицательны, но чаще звучало «Не знаю» и «Не помню», однако это тоже не слишком его тревожило.

А потом в фургон вошел Тень. Сразу две пугающие тени (одна страшила слабо, подспудно, подбирающимся к пальцам огоньком спички, вторая — резко и ярко, как свежий ожог) были уже чересчур, и Брюс, ощутив перемену его настроения, аккуратно отодвинулся. Опустив голову, Джеймс с поднимающейся, подобно приливу, тревогой слушал мягкие, практически беззвучные шаги.

— Что с рукой? — прохрипел Тень, остановившись неуютно близко.

— К сожалению, — сказал Брюс, — отмирание тканей зашло слишком далеко. Я не вижу вариантов, при которых можно было бы ее сохранить.

Сэм, полузабытый, тихо чертыхнулся будто бы где-то вдали, и почти одновременно с ним Джеймс из-под завесы грязных спутанных волос произнес тихое, но твердое «нет». У него не было ничего, и его собирались лишить части того малого, что у него все-таки было. Он не мог этого допустить.

— В таком случае, — ответил Брюс с резкостью, чуть разбавленной толикой жалости, — прогноз будет неблагоприятный.

— Приятель, — начал Сэм с непонятной интонацией, но тут Джеймса снова сгребли за волосы, на этот раз — до боли, эти пальцы, пахнущие песком, и свирепым ветром, и всеми горькими правдами, ненавистные властные пальцы.

— Ты сдохнешь, — сказал Тень ему на ухо тихо, почти интимно, голосом, от которого все волоски встали дыбом, и по шкуре на нижней спине пробежала дрожь. — Ты не понял? Сдохнешь, трус.

«Трус», — беззвучно вторил ему Джеймс, а потом накатило, горячо и душно, и Тень вдруг распластался на полу — темная клякса на золотистом дереве, и в проломленной дыре, зияющей справа от его головы, виднелась свежая трава. Джеймс стоял над ним, пошатываясь и задыхаясь, убеждая себя, что лишь слабость и головокружение от резкого движения заставили его промахнуться.

— Трус, — хрипло повторил Тень, скаля острые зубы в хищной ухмылке. — Давай же, добивай. Через пару дней свидимся на той стороне.

Джеймс поднял голову и осмотрелся, будто впервые обретя зрение. Сэм сидел, скрестив ноги и подперев подбородок рукой, удивительно спокойный и неподвижный, лишь крылья его подрагивали за спиной, словно живые, и на серебряных перьях прыгали солнечные зайчики. В глазах Брюса, под очками, плыл зеленоватый туман, его огромная тень лежала всюду, где не танцевал солнечный свет.

Солнце… Медленно пятясь, Джеймс вернулся в свой угол и тяжело опустился на задние ноги.

Ему так сильно захотелось увидеть Солнце, что тот услышал. И пришел.

— Что случилось? — он стоял в проеме двери, в нестерпимом сиянии, свет льнул к нему, обнимая.

— Падаль хочет окончательно превратиться в падаль, — Тень не без труда поднялся и сплюнул. — Как по мне, туда ему и дорога.

Джеймс ждал, всем своим существом вожделея слова или хотя бы взгляда, но Солнце молчал и даже не посмотрел на него. Они так и ушли вместе — Солнце и Тень, светлый гигант и черный росчерк тьмы, противоположности, крайности, до того разные, что странным образом друг друга дополняли.

— Джеймс? — позвал Брюс.

Джеймс