сказками не к детской аудитории.

Перро отмечает также большее изящество, большую отделанность античных мифов сравнительно с позднейшими сказками; естественно, что, вводя сказки в „общество“, он стремился придать им более изящный характер.

Деятельность Перро имела, в сущности, двоякое значение. Для литературы введение сказок означало некоторый отход от „высокой“ античной традиции, некоторое „опрощение“ искусства, своего рода „снижение стиля“, демократизацию. Для фольклора же такое введение сказок в аристократическую среду означало значительную деформацию. „Низкий“, „простонародный“ материал поднимался в аристократические салоны и становился средством развлечения; это было своего рода расширение материала, которым пользовалась дворянская литература. Естественно, при этом самый материал деформировался и приобретал новые качества, а не усваивался механически. Сложное происхождение вело к сложной стилистической системе.

VI

В сказках Перро мы находим в различных сочетаниях три основных элемента: собственно фольклорную основу — в сюжетах и иногда в словесно-стилистическом оформлении, своеобразную буржуазную окраску — нередко в нравоучениях и во многих деталях бытового характера, и, наконец, аристократическую „прециозность“, стремление к изяществу — в трактовке многих сцен и мотивов и в особенности в характере изложения.

Наиболее проста по своему характеру сказка о Красной Шапочке. Элементарность изложения доведена здесь до предела: почти отсутствует описательный элемент, совершенно нет психологических мотивировок и психологических сцен, до минимума сведено и изображение действия. Изложение весьма простое, сообщающее лишь об основных фактах и оживленное диалогами; собственно говоря, диалоги здесь — основная часть рассказа, причем в них характерны повторения и параллелизмы, типичные для фольклорного повествования (особенно показателен разговор мнимой бабушки с Красной Шапочкой). Сказке явно придан сугубо „детский“ характер: очень характерно в этом отношении усиленное употребление уменьшительных и ласкательных форм. В изложение внесено и нравоучительное замечание: „Бедная девочка не знала, что это очень опасно — останавливаться в лесу и слушать, что говорит волк“. Это замечание служит как бы переходным мостиком к заключительному нравоучению, но самое нравоучение обращено скорее к взрослым девицам, чем к детям, и, конечно, придумано самим Перро, так как фольклорные сказки о нравоучениях не заботятся. В отличие от версии Перро, которая является древнейшим известным нам текстом этой сказки, в фольклорных записях окончание довольно часто благополучное (как, например, в тексте бр. Гримм): Красную Шапочку и ее бабушку достают живыми из убитого волка. Возможно, что Перро сознательно не дал такого окончания, так как оно мешало бы его нравоучению.

Сказка „Феи“ также сравнительно очень проста и также довольно явно приспособлена к детскому обиходу; нравоучение ее естественно и непосредственно примыкает к содержанию.

Сказка „Кот в сапогах“ также довольно проста по изложению, но это в своем роде плутовской роман: вся сказка стремится показать ловкость кота, рисует его мошеннические проделки, — целью которых является благополучие героя, — отнюдь не осуждая эти проделки. И чрезвычайно характерно для такого ревнителя морали, как Перро, что он также не замечает именно мошеннического характера проделок кота и присоединяется к типично буржуазному выводу, вытекающему из содержания сказки: „Плутуй, но плутуй удачно!“ И то нравоучение, которое Перро присоединяет к сказке, также является типично буржуазным:

„Как ни велико преимущество пользоваться богатым наследством, переходящим у нас от отца к сыну, для молодых людей искусство и ловкость обыкновенно значат больше, чем нажитые богатства“.

Сказке о Синей Бороде Перро придает ясно выраженный бытовой характер. Герой ее — богатый дворянин, богатство которого изображается довольно живыми реалистическими чертами. Изображается поездка гостей в загородный замок Синей Бороды и пребывание там; дается детальное описание пребывания соседок и подруг у молодой жены Синей Бороды. Когда жена нарушает запрет мужа, Перро показывает ее душевные колебания, — такой психологизм совершенно не свойствен фольклору. С психологической тонкостью изображается также встреча жены с неожиданно приехавшим мужем; объяснение их значительно приукрашено сравнительно с обычным фольклорным материалом. Зато сюжетная ткань сказки, в сущности, упрощена: в фольклорных записях обычно речь идет о трех сестрах, две из которых погибают вследствие нарушения запрета, а третья благодаря своей осторожности спасается, оживляя своих сестер и заставляя мужа отнести их, а затем и ее, к родителям. Героем сказки в фольклорных текстах является колдун или даже сам дьявол, иногда разбойник, в скандинавских и русских вариантах — волк или медведь. Перро превращает, таким образом, волшебную сказку в коротенькую повесть или новеллу, сохраняя лишь слабые следы „чудесности“.

Любопытны здесь нравоучения. Первое довольно естественно примыкает к содержанию сказки, как она изложена у Перро, и говорит о губительности любопытства… Второе же нравоучение — шутливого характера и представляет собой легкую насмешку над современными Перро семейными нравами.

Значительно сложнее и фантастичнее — в изложении Перро — сюжет сказки о Мальчике-с-пальчик. Изложение здесь дальше отступает от фольклорного, начиная уже с шутки о многочисленных детях дровосека:

„Можно удивляться, как это у дровосека за такое короткое время было столько детей, но его жена была проворна, и меньше двух зараз у нее не бывало“.

Беседа родителей перед уходом детей в лес передана довольно подробно и с психологическими тонкостями, точно так же как и настроение их после того, как они получили долг от своего сеньора и хорошо поужинали. Совершенно невозможно в фольклорном тексте такое, например, замечание о дровосеке: „Как и многие другие, он очень любил женщин, которые дело говорят, но думал, что уж очень докучливы те, которые всегда дело говорят“.

Не свойственны фольклору и такие описания, как довольно подробное и картинное описание ночи в лесу или описание наружности дочерей людоеда, а также замечания о жене людоеда: „Она упала в обморок (так как это первое средство, к которому прибегают почти все женщины в таких случаях)“, или: „Добрая женщина ужасно перепугалась и отдала ему все, что у нее было, потому что этот людоед, хоть он и ел маленьких детей, но был ей очень хорошим мужем“; эти