Свет — мое призвание

Если ты встал на путь ученого, то помни, что обрек себя на вечные искания нового, на беспокойную жизнь до гробовой доски. У каждого ученого должен быть мощный ген беспокойства. Он должен быть одержимым.

Н. И. Вавилов

Рецензенты — кандидат физико-математических наук В. А. АЛЕШКЕВИЧ и заслуженный деятель науки и техники РСФСР, лауреат Государственной премии СССР, доктор физико-математических наук В. С. ВАВИЛОВ

Говоря об истории физических исследований в нашей стране, можно назвать немало ученых, обогативших науку своими трудами. Однако лишь очень немногим из них удалось ознаменовать своей деятельностью начало новых этапов в развитии науки. И дело здесь не только в достижениях ученого, в оригинальности его исследований. Важно также создать научную школу, уметь должным образом направить усилия научных коллективов.

Сергей Иванович Вавилов принадлежал к числу именно таких творцов и организаторов науки. Его заслуженно считают одним из основателей советской физики. Сергей Иванович ушел из жизни рано, в полном расцвете творческих сил. Многим его замыслам не суждено было свершиться. Однако сделанное им столь значительно, что его имя навеки вошло в историю отечественной и мировой науки.

Встретить такого человека большое счастье. Это счастье выпало и мне. Мой отец профессор Вадим Леонидович Левшин был соратником, помощником и другом Сергея Ивановича Вавилова на протяжении почти тридцати лет.

Первое мое знакомство с Сергеем Ивановичем было заочным. Я родился в мае 1927 года. Придя в лабораторию, отец сообщил Вавилову об этом семейном событии. Поздравив его, Сергей Иванович вынул из портфеля только что вышедшую из печати книгу — классическую «Оптику» Исаака Ньютона в собственном переводе с латинского языка и снабдил ее дарственной надписью: «Дорогому Вадиму Леонидовичу в назидание сыну от С. Вавилова». Когда мне исполнилось двадцать лет и я решил стать физиком, отец подарил мне эту книгу, сделав на ней соответствующую надпись. Замечательный труд Сергея Ивановича бережно хранится в нашей семье как одна из наиболее ценных реликвий.

В те годы семья наша занимала две комнатки в коммунальной квартире старинного особняка на Большой Якиманке (ныне улица Димитрова), пережившего даже московский пожар 1812 года. Сюда не раз по вечерам приходил Сергей Иванович. В морозные зимние дни он любил греть замерзшие руки на изразцах нашей большой голландской печи.

Первое мое воспоминание о его приходе относится к 1932 году, когда Сергей Иванович уже жил в Ленинграде, где руководил Государственным оптическим институтом (ГОИ). В Москве в это время он бывал лишь наездами. Помню, как у нас в квартире появился большой, веселый и добрый человек, который поднял меня на руки, погладил по голове, говоря какие-то ласковые слова.

Сохранилось воспоминание и о более поздней встрече. Вавилов и отец сидят за столом и о чем-то громко говорят, жестикулируя и временами что-то быстро записывая. Впоследствии, отвечая на мои вопросы, отец рассказал, что они часто горячо спорили с Сергеем Ивановичем, стремясь найти верное объяснение результатам проводимых совместно опытов.

Мне довелось наблюдать Сергея Ивановича в разные годы и в разной обстановке. Я многократно встречался и разговаривал с ним, был свидетелем его бесед с другими людьми. Дома я привык постоянно слышать фамилию Вавилова, от отца и от его сотрудников знал немало о Сергее Ивановиче.

В 1949 году, будучи студентом четвертого курса физического факультета Московского университета, я был прикреплен к лаборатории люминесценции Физического института Академии наук СССР (ФИАН) имени Лебедева для выполнения дипломной работы. Лабораторией руководил Сергей Иванович. Он предложил мне тему дипломной работы.

Проводимые мною исследования входили в круг непосредственных научных интересов Вавилова и живо интересовали его, благодаря чему я довольно часто виделся и беседовал с ним. Эти встречи с Сергеем Ивановичем в последние полтора года его жизни оставили неизгладимое впечатление у меня в душе. Я навсегда сохраню о нем благодарную память.

Под влиянием отца, Сергея Ивановича и его ученика — моего непосредственного научного руководителя Михаила Дмитриевича Галанина я стал изучать явления люминесценции и навсегда связал свою судьбу с этим интереснейшим разделом физической оптики. В моей работе меня всегда вдохновлял пример Вавилова, который не только фундаментально исследовал природу оптических явлений, но и глубоко интересовался вопросами истории физической науки.

Я часто вспоминаю Сергея Ивановича, он стоит у меня перед глазами. Он обладал запоминающейся внешностью.

Портрет его ярко нарисован в воспоминаниях его жены Ольги Михайловны:

«Сергей Иванович был среднего роста, в плечах неширок, но прям, что придавало фигуре его подтянутый и бодрый вид. Держался прямо, ходил быстро и легко. Прекрасная форма головы скрывала ее величину. Волосы, темные, тонкие, очень мягкие, он расчесывал на прямой пробор, и, поднимаясь, они как бы окрыляли его высокий лоб. У него был крупный характерный рот, короткий, по лицу нос и великолепные черные глаза без всякой «восточной неги» и поволок, чудесные русские черные глаза, исполненные разума и доброты. Если он замечал, что взор собеседника задерживается на них, он отводил взгляд или закрывал глаза темными ресницами. Был он смугл и сильно загорал летом. Голос очень низкий, очень мягкого звучания. Лицо его, строгое, глубоко серьезное и сосредоточенное, легко и часто раскрывалось в улыбке. Смеяться он мог до слез. Умел и любил шутить и острить. Он вырос в доме, где хозяйство было поставлено на широкую ногу — с запасами, с годовыми и семейными праздниками. Но после четырехлетнего пребывания на фронте войны 1914 года и революции, испытав на себе всю тяжесть быта того времени, то есть холод и порой полуголодное существование, он необычайно легко мирился со всем этим и сохранил высокое равнодушие «к земным благам» на всю жизнь и на те времена, когда пришли в его жизнь большие материальные возможности.

В своей одежде держался правила: ни в коем случае не выделяться, но иметь опрятный и корректный вид. Помню, как вернулся он из Италии в прекрасном синем, по тогдашней моде сшитом костюме. Он был в нем элегантен но, к ужасу моему, сейчас же с Пресни был вызван старинный их портной, который совершенно испортил все так, что и носить его было невозможно. На мои стоны и жалобы Сергей Иванович безжалостно отвечал: «Да что я, опереточный премьер, что ли?», и тем дело и кончилось».

Трудно не согласиться с Альбертом