- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (68) »
другой стороны.
Из каждого дома выводят, выталкивают, выволакивают людей, проживших здесь десятки лет. Постепенно формируется колонна, вдоль которой идут молодые парни с платками на лицах. И с черно-красными повязками под жовто-блакитными шевронами. На некоторых шевронах было написано черным: «Перша украинска дивизия СС «Галичина»«.
«Боже мой...» — подумала Татьяна Леонидовна. — «Боже мой, это на самом деле, что ли?»
Ей вдруг показалось, что идут съемки фильма.
Ну вот просто фильм снимают, а они с Оленькой просто персонажи фильма. Нет, не главные, потому что нет слов. А второстепенных героев всегда убивают. Значит надо стать главным героем в этом фильме.
— Куда вы нас ведете, сынки? — спросила Татьяна Леонидовна.
Вместо ответа «сынок» ударил короткой очередью перед её ногами. Взвизгнули пули, фонтанчики белой пыли взметнулись в воздух. С вишни Трофимыча с гвалтом взлетели серые воробьи.
Они шли по улице, хромая и кашляя — пенсионеры и дети. Женщины и подростки. Кто-то плевал кровью, кто-то держался за окровавленный нос, кто-то за глаз. Того, кто останавливался, били прикладами. Кололи ножами ниже спины отстающих.
Упал Трофимыч, к нему подошел конвоир, приставил автомат к затылку, выстрелил.
«Это не наше кино!» — хотела закричать Татьяна Леонидовна, но лишь закусила губу и зажмурилась, переступая через струйку крови.
Оленька хныкала.
— Терпи, хорошая моя, терпи.
Они шли и терпели, окровавленные, под солнцем. Никто не знал, куда их вели. Но вели недолго. Тут ведь расстояния маленькие, на Донбассе. Плюнул из окна — вот и другой город.
До другого города они не дошли. Над другим городом взмывались клубы дыма. Это горел убиваемый Луганск.
Колонна прижалась к обочине. Мимо пронеслась военная колесная машина. К бортам машины были приварены под сорокапятиградусным углом пружинные койки. Между бортами и койками были навалены матрасы, ковры, холодильники, телевизоры всех мастей.
Еще кого-то уставшего пристрелили на обочине.
Из лениво горящего магазина солдаты спешно вытаскивали полиэтиленовые упаковки с пивом на шесть полторашек. Подул восточный ветер. Он дул лениво, не торопясь. Забивая пылью глаза и свежие раны.
Казалось, что шли они долго. На самом деле, минут пятнадцать. Может и меньше, кто смотрел на часы?
Один из конвоиров все время смеялся. Без остановки. Упал человек — убил его. Смеется. Взрыв на соседней улице — заливается хохотом. Хихикает, когда бьет прикладом между лопаток.
Внезапно вырос храм в конце улицы. Народ стали загонять в него. Когда загнали, вошел, жуя жвачку, украинский офицер:
— Вести себя тихо. Не кричать. Тогда, возможно, будете жить. — Толпа глухо выдохнула в ответ человечьим стоном.
Двери моментально заколотили.
В храме сначала было прохладно и тихо. Потом начал стонать один, за ним другая, потом еще. Храм наполнился криками и жалобами. Из-под купола взирал суровый старец. С икон бесстрастные лики смотрели на текущую в церкви кровь из ран верующих и неверующих.
Храм был осквернен кровью людей.
В храме может быть только кровь Христа.
Храм был освящен кровью новых мучеников.
Разве не равна кровь детей крови Христовой?
О богословии Татьяна Леонидовна не думала. Она думала о том, как успокоить Оленьку. С трудом оторвала от халата кусок ткани. Этот кусок порвала кое-как еще на несколько частей, после чего забинтовала колени и руки девочки. В церкви темнело, наступала ночь. Где-то рядом грохотало, здание трясло. Тряслись подсвечники, качались иконы, сыпалась штукатурка. Полетели стекла — кто-то опять потек кровью. Зато стало не так душно.
Люди лежали на полу — прикрывая телами детей.
Храм... Древнее славянское слово — «Храм», «Кром», «Дом». Место защиты. И «кормить» — оттуда же. Из века в век любой храм — мечеть или кирха, костел или собор — всегда были местом защиты. Но вот пришло новое время и храм стал местом казни.
Сначала люди лежали в притворе и кафоликоне. Но места было мало, люди лежали друг на друге. Поэтому тех женщин, кто с детьми, отправили по скользкому от крови полу в алтарь.
Потом пришла усталость и люди стали засыпать. Они заворачивались в ковры и одежды священников и диаконов, найденные в ризнице.
Утром, в ризнице же, нашли и чайник. Обрадовались, потому что в одном из притворов нашлась и крещальная купель. Там была вода.
Водой размачивали просфоры, давали раненым. Обмывали раны, стирали кровь.
Святые не думают о святости предметов. В глазах святых нет заботы. В глазах святых спокойствие. Да, они кричали, когда им вытирали раны мокрыми ризами. Но взгляды их были спокойны и потусторонни. У икон такие взгляды.
Там, за храмом, за Ковчегом, что-то постоянно взрывалось и бабахало. Иногда здание, как корабль, качалось на волнах взрывов. Тогда люди ползли к накренившейся стене, а со вздымающейся стены падали плоские, светящиеся осколки витражей. Эти осколки падали с высоты стеклянной гильотиной, прорезая в человеческих телах новые дыры. И снова текла кровь.
И был это день первый.
И был день второй — из купели сделали туалет. Три бутылки же кагора разливали по золотой ложке самым слабым, в том числе и Оленьке.
А когда кагор кончился — и золотая ложка опустела. У старца под куполом не было половины лица, но руки он все еще распахивал, обнимая измученных людей. Лицо его было разбито миной.
«Это не мое кино» — думала Татьяна Леонидовна и гладила по голове Оленьку, и стряхивала чужую сухую кровь с ее когда-то шелковистых волос. Это не ее фильм. Это фильм про Великую Отечественную. А у нас же совершенно другой сюжет. Или этот же? Вот так бывает, в двадцать первом веке? И нацизм есть, и интернет есть. Но приходят чужие люди с оружием и тащат тебя в церковь, заложниками? Свои люди, соседи? Это какое-то чужое кино, неправильное.
И настал день третий. Затихла земля, перестала ворочаться. В разбитое войной окно влетел сизый голубь. Кивнув головой, он закурлыкал. В дверь стали долбить. Толпа зашевелилась, люди поднимались с мраморного пола. Окровавленные струпья волос мерно качались на головах.
Двери распахнулись. В храм ворвались лучи солнечного света. В этом свету появились три фигуры. Свет обтекал их золотом, не давая разглядеть лица. Вострубил один из них:
— Люди, граждане, выходите. Мы вернулись.
Люди, не веря голосу, осторожно поднимались с пола, протирали глаза и смотрели на фигуры в золоте.
Татьяна Леонидовна подняла спящую Оленьку и шагнула к выходу. Как больно старым костям, Боже...
В дверях внучку осторожно принял на руки человек.
— Батька, ты? — сквозь нездоровый сон
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (68) »