совершил в свое время. Они миллион раз видели, как я набирал номер на сотовом и в последний момент давал отбой. Они также наблюдали, как я ежедневно казнил себя за то, что так просто оставил все. Ну, это со стороны выглядело, что все так легко; на самом деле это было самое трудное в моей жизни. Но надеяться, что Николь станет ждать меня, было несправедливо. Я знал, что она никогда не покинет своего отца, и уважал ее позицию. Это одна из основных причин, по которым я вынужден был ее отпустить. 

— Да. Я знаю. 

Во всем виноват только я. Насколько я слышал, Николь жила своей жизнью. Мои родители теперь жили в Бирмингеме, но поддерживали связь с некоторыми людьми на родине, поэтому они сообщали мне новости. По слухам, у Тайлера Мерфи и Николь родился общий ребенок, что долгое время не укладывалось у меня в голове. Но насколько я знал, эти отношения не были серьезными, поэтому, возможно, у меня все еще оставался шанс на примирение. 

— Она стоит того, чтобы за нее бороться, — добавил я, когда снял фотографию Николь с пробковой доски над своей кроватью. Она объехала со мной мир, и теперь я возвращался к ней. — Я чувствовал, что часть меня умирает каждый день с тех пор, как я ее оставил. 

— Девчонка, — прокашлял Базз в кулак, и Тор усмехнулся. 

Я проигнорировал его комментарий, потому что на самом деле мне было плевать. Если возвращение домой, чтобы просить у нее прощения, делало меня девчонкой, тогда я был рад так называться.

Мой рейс задержали, и перелет был долгим, так что я был измотан, когда сошел с самолета в международном аэропорту Бирмингема-Шаттлсворта. Я провел всю дорогу, слушая ссоры супругов и детский плач. Было здорово почувствовать твердую почву. 

Я забросил за плечо вещевой мешок и, держа телефон свободной рукой, напечатал сообщение отцу о том, что приземлился. Когда пришел его ответ, я не мог не улыбнуться. 

«Мы здесь два с половиной часа. Твоя мать отказалась ждать, когда ты напишешь сообщение». 

Мне не стыдно быть маменькиным сынком. 

Завернув за угол, я заметил своих родителей и словно вернулся в детство. Я уже был не двадцатипятилетним морским пехотинцем, а снова стал двенадцатилетним мальчишкой, который не осознавал, насколько соскучился по своим родителям. 

Я был сбит крошечной женщиной весом не более ста пятнадцати фунтов^[1], которая почти повалила с ног мое двухметровое тело. 

— Мой мальчик дома, — вскрикнула она мне в грудь, когда я крепко ее обнял. 

— Да, мама, я дома, — заверил я, продолжая обнимать ее. 

— Хорошо, что ты здесь, сын, — сказал отец, сжимая мое плечо, пока смотрел на нас с мамой. 

Прошло уже почти два года с тех пор, как я их видел. Жизнь в Германии точно не включала еженедельных посещений. Но они приезжали повидаться со мной, когда я объяснил, что не могу вернуться домой. Сначала они не могли понять, почему я решил продолжить службу, но в итоге согласились. 

Николь заслужила шанс на будущее, и я понимал, что буду только удерживать ее на месте, если не отпущу. Я был молод и в то время понятия не имел, как сложится мое будущее. И мне потребовалось выйти в мир и узнать его, чтобы понять: все, что мне нужно, есть у меня дома, в Алабаме. Теперь мне оставалось только надеяться, что, пусть и со временем, я смогу найти обратный путь к сердцу Николь.

Глава 3

Николь 

— Мамочка. 

Я не двигалась, пока Тори не перелезла через меня и не села на живот. Расположив ноги по обе стороны от моей талии, она наклонилась ко мне практически нос к носу. Я немного приоткрыла глаз, но этого было достаточно, чтобы увидеть, как она сморщила свой милый маленький носик и снова прошептала: 

— Мамочка. 

Она провела по моему носу пальцем и начала снова и снова нажимать на кончик. Эта привычка появилась у нее несколько месяцев назад и была слишком милой, чтобы запрещать. 

— Я намочила свою кроватку. 

На этом моя радость закончилась. 

Я широко распахнула глаза. Затем почувствовала, как от ее мокрой пижамы намокает моя тонкая майка. 

— И теперь ты намочила мою кроватку. 

— Нет, глупышка, — сказала она, слезая с меня и волоча за собой игрушечного медведя. — Вставай.

Все еще в мокрой майке я слезла с кровати и пошла в сторону ее комнаты. Она уже начала снимать простыни, складывая их в центре своей маленькой кровати, из которой, я знаю, она скоро вырастет. 

— Я помогла, — гордо заявила она, указывая на ворох из розово-желтых простыней и покрывал.

Такие аварии случались не часто, поэтому я не очень расстроилась. Я уверена, все объяснялось вечером, проведенным с Лиз. Лиз не понимала, что значит ограничивать напитки перед сном, что уж говорить о моей дочери. 

— Давай все уберем, затем примем ванну, а после отправимся к дедуле, чтобы устроить стирку.

Тори начала быстро бегать по комнате, собирая игрушки, и я улыбнулась. Как же легко ее отвлечь. Она просто обожала моего отца, и клянусь, что моя дочь была его лучшим другом. По крайней мере, в ее жизни был один замечательный мужчина, который действительно любил ее. 

Собрав простыни, я бросила в корзину свою грязную майку, заскочила в душ, а Тори тем временем играла с куклами, сидя рядом на полу. Это был самый простой способ удержать ее от неприятностей, если я решала быстро помыться, когда мы были дома одни. 

После душа, который можно было записать в книгу рекордов как самый быстрый, я наполнила ванну теплой водой и, поместив туда Тори, вымыла ей волосы шампунем с яблочным ароматом. Было забавно наблюдать, как она глубоко вдыхает, когда ее тело покрывает пена. Она сказала, что выбрала его, потому что он пахнет, как кухня Наны. 

Наной она звала маму Лиз. Так как моя мать умерла, а мама Тайлера была такой же бесполезной, как и он, Нана Мэй была бабушкой, которую хотела иметь моя маленькая девочка, и Мэй Берфилд была более чем счастлива принять на себя эту роль. 

— Ты вкусно пахнешь, — сказала я дочке, смывая пену с ее спинки. 

В дверь постучали, и мы с Тори обернулись. Из ванной комнаты было хорошо видно входную дверь в конце коридора. Но, к сожалению, с этого расстояния нельзя было узнать, кто за ней стоит. 

— Кто это? — спросила Тори. 

— Я не знаю, нам следует выбраться из ванной и пойти посмотреть. 

Она попыталась встать, и я протянула руки, поднимая ее, пока она не поскользнулась. Резиновый коврик на дне ванны никогда не внушал мне доверия, я всегда переживала, что она может упасть, и была с этим чрезвычайно осторожна. Только после того, как я быстро вытерла и завернула Тори в полотенце, мы пошли к входной двери. В этот момент