время, пока я высказывался, и только под конец, когда я начал говорить, ну, все с большой буквы, он утвердительно кивнул. А потом спросил:

– А лоялисты?

– Ну-у, как тебе объяснить? Лоялисты – это те, кто готов унижаться перед чужим дядей, чтоб сейчас поесть фирменный сухпай.

– Я ведь и говорю – сволочи! За ноги людей на опоры вешают…

Тут в разговор вступил Фишер. Он был подносчиком патронов в пулеметной команде, поскольку ни на что другое не годился. Интеллигент до мозга костей, худой, сутулый и с пенсне на носу. Так вот, Фишер сказал то, о чем я давно думал:

– Послушайте, – заговорил Фишер, – а ведь там, в окопах у лоялистов, сейчас сидят какие-нибудь парни, и точно так же, на точно таком же языке называют нас фашистами, оборванцами и Бог знает как еще. И вспоминают, что мы людей в синей форме расстреливаем без особой волокиты.

– Так это ж лоялисты! – возмутился Панкратов, – Если синяя форма – значит сволочь, это даже моя бабушка знает!

Фишер почесал макушку и, задумчиво глядя на Панкратова сказал:

– И свой Панкратов у них есть. Только стрижка у него не короткая, и ругает он нас почем свет стоит. Мол, имперцы такие-сякие… И бабушка у того, ихнего Панкратова, тоже есть…

Я что-то стал терять нить разговора, встал, кивнул вахмистру и вышел.

Луна выглянула из-за туч, и неверный серебряный свет окрасил траншеи, поле, изрытое воронками, колючую проволоку и все остальное в замогильную цветовую гамму.

Откуда-то со стороны окопов второго взвода неслись звуки песни, я решил пойти послушать. По пути я встретил Стеценко, который сидел на краю окопа и ковырял что-то в подошве ботинка, бубня матерно под нос. Когда он меня заметил, то ругнулся и заявил:

– Пропалил подошву насмерть! Заснул, пока тебя не было… Сучья печка!

Я подумал, что печка моя, и, значит, он сейчас меня назвал сукой. И даже не заметил этого.

Второй взвод пел "Черный ворон". Их было человек десять, они сидели на дне окопа, курили, и в перерывах между затяжками подпевали красивому чернявому парню, который чистил ружье. Я сделал ладонью успокаивающий жест, мол, сидите, не надо… Понятно ведь, что каждый раз, как велит устав, козырять проходящему мимо офицеру – это просто праздник для души, но если в окопе хотя бы нет ветра, то стоит встать в полный рост…

Звук взрыва разорвал тишину ночной идиллии и заставил меня пригнуться. На той стороне происходило что-то невообразимое: треск пулеметных очередей, хлопанье винтовок… Вдруг в небо взлетела красная ракета. Секунда, вторая… Ракета взорвалась в небесах, оставив после себя ощущение праздника и две светящиеся точки, которые стремительно приближались к земле. Феликс! Думать было некогда.

– Рота, к бою!!! – заорал я и побежал по траншеям.

Солдаты, заспанные, выскакивали из землянок и блиндажей, бежали на боевые посты. Суматоха поднялась невообразимая. Я в бинокль попытался разглядеть, что происходит там, на той стороне. Толком ничего не было видно, какое-то мельтешение и общий хаос.

Меня нашел командир роты, капитан Тенегин.

– Поручик! Что за самоуправство?

– Господин капитан… Феликс, то есть ротмистр Карский идет на прорыв. Ракета была.

– Та-ак… Ладно, принимайте командование ротой, – сказал капитан и побежал куда-то.

Я, честно говоря, оторопел. Как это – принимайте командование? Вдруг мне показалось какое-то движение между траншеями. Я глянул в бинокль – Феликс! Бежит в полный рост по полю к нашим позициям, стреляет на ходу из револьвера. А где его бойцы?

– Рота! Прикрываем ротмистра! – крикнул я, достал револьвер и стал садить из него в сторону вражеских окопов.

Солдаты защелкали затворами и открыли огонь. Феликс все понял, упал на землю и пополз. Я вылез из окопа и пополз ему навстречу. За мной направился кто-то еще. Я оглянулся – Стеценко. Без ботинка.

Феликс укрылся в какой-то воронке, где-то на четверти пути до наших окопов. Мы скатились туда кубарем, и я сразу кинулся к ротмистру. Он был ранен и зажимал руку повыше локтя, чтобы остановить кровь.

– Что? Что? – я не мог найти слов.

Носовым платком, благо, он был чистый, перевязал Феликсу руку прямо поверх одежды, и только потом посмотрел ему в глаза.

Ротмистр выглядел ужасно. Лицо – почти черное, мешки под глазами, кровоподтек на лбу…

– Что случилось?

Феликс помотал головой и сказал:

– Давай отсюда выбираться.

Мы втроем ползли к окопам, уже грязные до ужаса, и Феликс, наконец, сказал:

– Всех… Всех потерял…

Я на минуту задохнулся. Семь бойцов-разведчиков, лучшие солдаты полка – мертвы. Саня-прапорщик, Петров, вечно серьезный, – все. Что же там все-таки случилось?

В окопах нас встретили солдаты, санитар по-нормальному перевязал рану Феликса. Он глазами что-то искал, потом глянул на меня и спросил:

– Связь со штабом есть?

Я сразу не понял.

– С каким штабом?

– Не дури, поручик! Верховное Командование нужно, срочно!

Я соображал секунду, потом сказал:

– Это в бригаду надо.

– Давай, давай, давай… – и мы с Феликсом побежали в полк.

Как у него сил хватило? До штаба бригады – три километра. Где-то половина пути – по траншеям. Остальная часть – по лесу. Тоже не сахар. Феликса шатало, но он бежал. Видимо, что-то действительно серьезное.

Дежурный офицер, какой-то незнакомый капитан, сначала не хотел нас пускать, но увидев шальные глаза ротмистра, вызвал полковника. Феликс что-то шепнул ему на ухо, тот изменился лицом и достал откуда-то телефонный аппарат зеленого цвета.

– Штаб корпуса? Это полковник Бероев. Мне Верховное Командование. Красный! Понимаете, красный!!!

Красный – это точно нечто настолько серьезное, что я даже не могу себе представить. Когда началось наступление, степень важности была "желтой". Что же тогда сейчас происходит?

Полковник передал трубку Феликсу. Видимо, ему ответили, потому что он вытянулся в струнку и сказал:

– Ваше Высочество, говорит ротмистр Карский, разведка пятой сводно-гвардейской бригады. Седьмая Имперская армия прорвала фронт, окружив девять дивизий Протектората. Высшее руководство противника готовится к переговорам. Протекторат выйдет из войны. Срок измеряется днями, – он говорил все это очень четко, без запинки, стоя навытяжку.

После того, как ротмистр передал трубку полковнику, он качнулся и обрушился на пол.

Перекладывая его на лавку, я осознал, что где-то потерял фуражку. И что теперь с этим со всем делать?

II. ДУЭЛЬ

Знаете, я не люблю кавалеристов.