воздуху в обрамлении дрожащих полупрозрачных вуалей, хоть и знал, что его улыбка для этого существа выглядит не выразительнее, чем для него самого — морщина на каком-нибудь коралле, — Принято считать, что отродья Отца Холодных Глубин глупо и простодушно, как и он сам. Стылая рыбья кровь. Вы не понимаете смысла кроссарианских ритуалов, не сознаете силы оберегов и амулетов, вы просто выползаете на сушу за добычей, когда приходит время. Давай проверим, так ли это. Видишь эту штуку у меня в руках? Мы, люди, называем такие штуки табакерками. Там, внутри, очень могущественный амулет, который я сделал собственноручно как раз на такой случай. Давай проверим, хватит ли тебе ума, чтоб не проверять его на своей шкуре.

Ком полупрозрачной плоти, топорщившийся сотнями гибких щупалец, замер, точно раздумывая. Едва ли он понимал человеческую речь — едва ли у него вообще были уши. Скорее, просто был смущен тем, что жертва не пытается от него скрыться. Если бы попыталась, он знал, что делать. Рожденный в плотной морской среде, на воздухе он умел двигаться со скоростью пули, особенно на темных ночных улицах, влажных от выпавшей росы и так похожих на ущелья в его родных рифах. Метнуться следом, ударить пучком щупалец в спину, сбивая с ног, хлестнуть по уязвимым местам, вгоняя в податливую кожу сотни крошечных жал, впрыскивая в кровь чудовищный яд. Когда человек обмякнет и начнет разбухать, точно бурдюк, можно будет без опаски заключить его в кокон из многочисленных полупрозрачных вуалей, опутав и не обращая внимания на содрогающееся тело, чтобы без опаски прильнуть к его сочному сладкому мясу многочисленными беззубыми ртами… Этот человек был другой. Он не бежал. Напротив, стоял и терпеливо ждал с выставленной вперед рукой. В руке блестел металл. Не тот опасный острый металл, как гарпун или острога. И не тот металл, что в мгновенье ока может окатить безжалостно жгущим тончайшие покровы ярким светом. Какой-то другой, ранее не виденный, металл. Не опасный.

— Что такое? — Лэйд звякнул крышкой табакерки, — Ты боишься? Или просто…

Бросок был стремительный. Жителю глубин не требовалось напрягать мышцы и сухожилия, как примитивным обитателям суши, его тело было устроено иначе. Привыкшее раздвигать толщу вод, оно могло действовать с невообразимой для теплокровного скоростью. Но прежде ему не приходилось сталкиваться с другим хищником.

Лэйд отшатнулся. Не назад, где его смяло бы следующим броском, не в бок, где его мгновенно оплели бы гибкие щупальца. Вперед и немного в сторону. Движение было не изящное, как изящны движения в танце или фехтовальном поединке, не плавное, но заблаговременно просчитанное. И, кажется, удачное.

Стеганув по пустоте своими подрагивающими багровыми и лиловыми хлыстами, медузоподобная тварь резко подобралась, обнаружив его новое местоположение, и была готова мгновенно ударить еще раз. Но не ударила. Потому что ее напрягшиеся отростки, чертившие обманчивые сложные узоры перед лицом жертвы, вдруг неестественно напряглись. А потом беспорядочно заметались в воздухе, точно пытаясь нащупать вокруг себя сотни целей одновременно. Но это уже не было смертоносной атакой. Это было болью.

— Кажется, мой амулет оказался действенным, — Лэйд предусмотрительно попятился, чтоб не попасть под этот шквал беспорядочных ударов, и защелкнул пустую табакерку, — И по всему выходит, что ты проиграл спор, приятель.

Огромная медуза не могла его слышать. Ее полупрозрачные лепестки трепетали, конвульсивно стискивая друг друга, так сильно, что на слюдяной поверхности выступали мясистые алые прожилки. Некоторые из них беззвучно таяли, опадая, другие отчаянно дергались, истончаясь и беззвучно лопаясь, как мыльные пузыри.

Попытка бегства была напрасной и слишком запоздавшей. Тварь бросилась прочь по переулку. Она чувствовала близость моря и думала, что по этому каменному ущелью успеет до него добраться. Но заключенная в амулете Лэйда сила подточила ее силы. Она врезалась в стену дома и, судорожно дергая щупальцами, стала медленно сползать по ней, оставляя на камне слизистый влажный след. Ее тончайшие покровы уже не казались такими прозрачными, как прежде. Они уже не хлестали воздух, они едва ворочались. Щупальца бессильно стегали по брусчатке, вялые, как шланги, в которых пропал напор.

Лэйд спрятал табакерку в карман пиджака. Опустевшая, она весила немногим меньше, чем полная.

— Прекрасная соль, — вздохнул он, — ее еще называют молдоновской. Большие кристаллы и минимум вполовину более соленая, чем обычные сорта. Как утверждает мой знакомый, мистер Хиггс, превосходное подспорье для супов и горячих похлебок. Кажется, вы первый мой покупатель, который не оценил ее по достоинству. А эти три унции, между прочим, обошлись мне в полтора шиллинга!

Тварь уже не билась. Обмякнув и тая, она бесформенным комом прижалась к стене, источая едкую вонь, похожую на запах аммиака. Под ней медленно растекалась студенистая лужа, в которой едва ворочались потерявшие гибкость смертоносные щупальца. Лэйд терпеливо ждал, когда они дернутся в последний раз.

— Что ж, придется вписать эти полтора шиллинга в счет мистера Танивхе, — пробормотал он, оправляя пиджак, — Господи, ну и задолжал же он мне за все это время!..

* * *

Лэйд терпеть не мог забегаловки из Клифа. В противовес миддлдэкским, основательным, просторным и ухоженным, здешние пабы чаще походили на тесные трюма, насквозь пропахшие водорослями, вечно сырые и набитые столь сомнительной публикой, что держа стакан одной рукой, впору было придерживать второй бумажник.

Вывеска «Седого нарвала», обнаруженная им на ближайшем углу, приблизительно это и обещала. В другой раз Лэйд даже не обратил бы на нее внимания, а если бы и обратил, то только для того, чтоб посмеяться — судя по всему, художник, рисовавший вывеску, имел такое же представление о нарвале, как архиепископ Кентерберийский — об игре в кегли.

Но сейчас эта вывеска не вызвала у него неприязни. Даже напротив. Она обещала тепло, сухость и горячий грог — все это сейчас было ему жизненно необходимо. Его телу. Тело — твой самый упрямый и хитрый кредитор. Ему плевать на переписанные векселя и расписки, оно непреклонно в своих требованиях и всегда берет свое. Нельзя черпать из запаса его сил бесконечно, даже если мнишь себя самым опытным хищником на острове.

Последние две ночи дались ему нелегко. Две ночи в лабиринте прибрежных улиц, которые налетающий с океана ветер простреливает насквозь, точно залпами ледяной шрапнели. Две ночи изматывающей охоты. Иногда бессмысленной, иногда почти безнадежной. Теперь тело терпеливо напоминало ему