это за шутку и рассмеялся.

Парк стоял необжито пустой. Тихий, как ожидание. Птицы с юга еще не долетели до него. Только грязные синицы, охрипшие за зиму, звенькали в черном березняке.

— Видишь, здесь не так уж и грязно, — сказал он. — Снега не много осталось.

— Все равно грязно. Березы совсем черные.

— От дыма, от копоти.

— Они и летом будут такие?

— Нет, это до первого дождя.

Они ходили по сквозным аллеям, пахнущим прелью и талым снегом.

Они бросали семена на прогретые солнцепечные пригорки. Кому-нибудь пригодятся потом цветы. Потому что не будет стоять дощечек с надписью: «Не рвать!»

Они хотели бы всю жизнь ходить по сырой весенней земле, дышать влажным горьковатым воздухом и бросать семена цветов. Но наступил вечер.

Вечером, уже дома, после ужина она снова вспомнила:

— Наверно, среди шестисот было сто или больше детей. Они ведь не знают, что надо бежать на чистое место.

— Опять ты про это, — неохотно отозвался он. — Нельзя же думать об одном и том же целый день! Так с ума сойти можно. Пойми: тебе нельзя сейчас волноваться. Выбрось из головы.

— Люди должны что-то придумать, обязаны что-то придумать, — сказала она тихо, как бы про себя.

— В конце концов, они редко бывают, а у нас здесь вообще не бывают!

— В газетах о них пишут не так уж редко.

— А я тебе говорю: у нас здесь землетрясений не бывает. Не было и не будет! Тысячу лет не будет!

— Не кричи — мне нельзя волноваться. И не говори: «у нас здесь, у нас здесь».

— Ну хорошо. Не будем ссориться из-за какого-то землетрясения. Слава богу, до нас не дошли толчки. И в ближайшую тысячу лет — не ожидаются. Подвели черту. А теперь — идём в деревню. Я обещал тебе, я выполняю обещание.

… Это просто: почувствовать себя в городе, как в деревне. Надо затопить печку, выключить свет и радио. Сесть у приоткрытой дверцы и слушать, как яростно трещат пороховые лиственничные полешки, как шипят подсыревшие сосновые, как начинает — выше и выше — сипеть чайник. Смотреть, как на стенах пульсируют красные бесформенные блики. Выпить горячего, сводящего скулы чая с брусникой. На десерт, пачкая руки в липкой душистой смоле, разорить кедровую шишку. И идти — в деревню, в природу, в себя…

— Включи-ка свет, — неожиданно попросила она.

— Утром я хотел прочитать тебе стихи. Про тишину.

— Включи, пожалуйста, свет.

— Сначала стихи.

— Сначала свет!

— Ну хорошо. Вот тебе свет…

Она расстелила постель, разделась неторопливо и легла. Он пристроился с книгой у печки.

— Как думаешь: взойдут семена в парке? — шепотом спросила она.

— Конечно, взойдут!

— А если…

— Взойдут! Взойдут, если даже землетрясение будет! — сказал он с раздражением. Он уже не хотел читать ей стихи.

… Всю ночь за стенкой ворочалась, ворчала старушка — хозяйка: в комнате молодоженов было тихо, даже не шуршали страницы, а свет горел, горел. Они впервые спали при свете.